Седьмая эпоха

[airenyere]

Сохранил себе. Я понимаю, что смешно, но не отпускает и хочу хранить и перечитывать.

Отчет Финдекано

Седьмая эпоха. Отчет Финдекано -  firnwen

Отчет Финдекано.

Отчет Мелькора

Отчет Мелькора -  Gallie

Я вернулся

Я вернулся

Я вернулся год назад.
Из ничего, ледяной внемировой вневременной пустоты, к вечному заключению в которой меня приговорили победители прежде, чем принялись делить добычу. Главной добычей были Камни – я помню, как поспешно и жадно их извлекали из черной железной оправы, прежде чем создать из нее мне ошейник. Каждый создает то, что ему близко. Жаль, я уже не увидел, как они дрались за Камни.
Эпохи сменялись эпохами, время эльдар прошло, как всегда проходит красота, побеждаемая ходом времени и логикой музыки. Пришло время атани. Мир Эндорэ серел и мельчал, теряя краски, я чувствовал это собой – связь не пропала полностью.
Настала уже Седьмая эпоха, когда вспышка чистой белизны выбросила острый ледяной луч, направившийся к Арде, луч чистого беспримесного разрушения, родственный мне, напитавший меня собой и забравший с собой. Арды бы не стало, не поглощай я силу луча. Без него я не мог жить, а без меня как щита от луча не могла бы жить Арда. Это даже смешно – стать щитом этой земле, мне, давнему Врагу. Младшие братья и сестры, впрочем, не оценили бы юмора.
Валар былых времен меняли облики, как одежды, и здесь я взял чужой облик – тело человека, оказавшегося на моем пути. Неудобное и непривычное для меня тело, но выбирать не приходилось. То, что они могли бы называть душой или личностью, не выдержало нашей встречи, осталась пустая, но все еще живая оболочка в черной одежде. Мне нравился этот цвет.
Оболочка требовала поддержания, иначе грозила утратить жизнь и тут истлеть, как будто тронутая быстрым распадом. Я не мог себе этого позволить и заранее позаботился об источнике силы. Ведь у меня больше не было своей земли, своей крепости, своего места силы и тьмы, с которым я мог бы сливаться, как пламя и воды сливаются, порождая грозу. Мои связи с Ардой перекручены и калечны, как тело после пытки, как корни наполовину вырванного из земли дерева. Я едва ощущаю их, и иногда мне кажется, что это лишь память о былой связи, моя попытка держаться за память.
Память того, что было до Войны Гнева.
Да, я позаботился об источнике силы. О живом источнике – как иначе, лишь жизнь порождает жизнь, и фэа эльдар хранит и несет больше жизненных сил, чем кровь, выпущенная из жил, чем сок деревьев по весне, чем первый младенческий крик. Проходя сквозь Мандос, былое и ненавистное место моего заточения, я походя, как чайка на лету выхватывает рыбу из воды, забрал троих эльдар, чья фэа манила меня яркостью и чем-то смутно родным одновременно. И быстро понял, почему.
Три брата.
Три феанориони.
Дети того, кто был бы моим лучшим учеником, не окажись в нем дерзости больше, чем здравого смысла. Я хорошо таких понимаю. Но он сделал неверный выбор.
Потому ему и пришлось рано умереть. Ему, Куруфинве Феанаро, насколько во многом подобному мне, словно я сам в довременье спел его огненную мелодию. Он и умер от огня – хорошее завершение для того, кто лучше других пылал яростью. Я люблю красивые финалы.
В этих троих часть того первородного огня, который стал когда-то мной, который был передан эльдар, которого так много была в Феанаро.
Майтимо.
Амбарусса.
Амбарусса.
Я люблю огонь, свой и чужой. Я люблю, чтобы нравящееся мне принадлежало мне. Как теперь эти трое. У меня было время и силы сломать их сопротивление. С Майтимо я возился дольше и злее всего, с младшими было полегче, близнецовая связь крепче крепкого, одного шантажировать другим даже еще проще. У них даже имя одно на двоих, и хоть я их различаю, двух младших рыжих, но они как две грани одного, как два блика одного солнечного луча. Любуюсь? Конечно. Почему нет? Эльдар совершенны и красивы. И немного родственной мне тьмы, искажения делает их лишь красивее.
Я питался их фэа – она давала мне силу, удерживала мое новое тело в изменившемся мире. Не сразу, но опытным путем я научился брать у них столько, что они не лишались сознания и не оказывались на грани смерти, когда я мог бы потерять их. Но при этом лишались сил в той мере, что становились послушнее, точнее – безвольнее.
Теперь у меня было тело, была пища – требовался следующий шаг. Найти свою дорогу в этом незнакомом, но моем мире. И по этой дороге прийти к тому, новому источнику, который даст мне сил остаться навсегда, вернуть себе силу, стать прежним мной. Луча, принесшего меня, не хватит надолго. Не говоря уж об эльдар.
И тогда я вдохну чистый, изначальный свет – и придет время моей войны. За все, что у меня отняли.
Я знаю, что это может быть за свет, к которому так стремится моя тьма – получить для себя.
Камни.

Прибытие

Прибытие

Меня называют здесь полковник Риннанг Айрон – имя моего тела, и оно мне подходит. Я носил и много худшие прозвища, они не злили меня, прозвище – отпечаток в душах, и мой был неплох. Доступные мне в этом теле силы дают немногое, но внушать свою волю получается. Правда, те, кому я внушаю ее, быстро разрушаются. Не выдерживают. Люди – несовершенные творения, второй слепок, в них меньше огня, меньше силы, незаметная смерть – старость – подтачивает их чем дальше, тем больше.

Дорога шаг за шагом подняла меня до той должности, когда я могу естественно для этого мира сам выбирать, куда я поеду дальше. Я и мои … адъютанты, помощники, ассистенты, как ни назови, которых я вожу с собой везде. Мои эльдар. Теперь у них тоже есть человеческие прозвища, которые придумал я, хотя внутри себя и наедине с ними называю их только настоящими. Человеческие документы и черная форма – мне нравятся они в черном, но человеческая одежда делает их внешне более хрупкими и более чужими. Мои три красивые вещи. Люблю окружать себя красивым.

Они кажутся сейчас лишь наполовину живыми – я отобрал часть воли, я отбираю фэа, это все равно, как если бы отбирал кровь – точнее, даже хуже, страшнее в их понимании. Зато я спокойно поворачиваюсь к ним спиной. Плохо быть уязвимым. Непривычно. Приходится защищаться дополнительно.

Напасть они могут – и я отбираю столько, чтобы не могли. Сбежать – нет. Всем троим не удастся, а поодиночке … не бросят друг друга. Любовь – оковы не слабее Ангайнор. Вопрос лишь в использовании и красоте, а суть та же.
Иногда я ловлю боковым зрением острый, не затуманенный взгляд Тэльво. Это даже приятная острота. Давай. Попробуй.
Дай мне повод. Подставь брата – за твою провинность я накажу Питьо, и нам будет интересно.

Он понимает, конечно же. А я не наказываю просто так. Я стараюсь не ломать слишком сильно раньше времени.

У бессилия острый вкус. Я знаю. За много эпох привык.

Нам открывают двери базы, эти новые люди, воины своего времени пока одинаковы для меня в своей пятнисто-зеленой лесной форме. Мне здесь … плохо? Не может быть. Видимо, просто тело устало за время дороги, но все потихоньку сливается в одну зеленую массу, мне хочется остаться одному, выпустить волосы из-под форменного берета, и я делаю ошибки, какие не должен бы делать полковник Айрон. Ошибки в их воинском своде. В Уставе. Кто-то из них это заметил … замполит, у него умные проницательные глаза, я знаю таких. Но сейчас меня не хватит, чтобы присмотреться к нему.

Взгляды. Просьбы. Доклады. Ложь. Кофе от большеглазой аданэт, высокой и красивой, словно кровь эльдар отсвечивает в ней немного. Несколько особых взглядов, принадлежащих наверняка не мне – Риннангу Айрону. Об этом нет смысла думать сейчас – у меня нет доступа к его мертвой памяти. А жаль, конечно, было бы попроще. Грязи я не боюсь, а в грязи часто скрываются крупинки ценного.

Я настаиваю на том, чтобы прибывших со мной ученых и архивиста пустили работать в НИИ, и сразу после мне приходится увести Майтимо к себе, запереть дверь – на это едва хватает сил – и грубовато, причиняя боль, забрать фэа. Потерпит. Мне надо продержаться.

Они сказали мне важное – задержали еще двоих с синдромом Манандиля, как здесь говорят. С внешностью эльдар, как сказал бы я. И мое предчувствие звенит струной: не просто так. На этих двоих я посмотрю прямо сегодня.

А пока стало легче, и можно рассматривать и запоминать людей.

Сергар Гошен. Служба безопасности. Ему подошло бы черное, он похож на вождя в изгнании, в нем много сжатого огня – знаю таких. Запомнить. Это он рассказывает мне о двух задержанных и приносит посмотреть их вещи и документы. Свитки на квенья. И вещи … того времени. Еще придет их час.

Маэтар Кветтадан, переводчик. Он может читать на квенья, пусть читает и переводит свитки незваных гостей, я-то не должен этого делать сам. Он знает полковника Айрона. Знал, точнее. Хорошо обращается со словом, в нем есть инстинктивное внутреннее понимание силы слова, из него вышел бы сказитель или менестрель. Зачем ему еще и оружие на поясе? Я забираю у него оружие и оставляю у себя.

Дафна Паркс. Светловолосая аданэт, похожая на северянку. Много особого холодного огня и страдания – такие и становятся воительницами, закаляясь в жизни, как клинки в горниле.

Мэл Гвэт. Как и Кветтадан, он прибыл со мной, и он тоже знал полковника Айрона. У него черные больные и умные глаза с брызгами нерастаявшего льда во взгляде и собачье желание принадлежать. Я попробую. Люблю клятвы верности. Искренние, без принуждения – и того больше.

Ну что ж. Теперь посмотрим на задержанных.

Выстрел

Выстрел

Я отпускаю обоих Амбаруссат спать – толку от них сейчас практически нет, где-то я перестарался по дороге, жадно беря фэа. Ничего. Завтра они будут готовы служить мне снова. Нужно беречь принадлежащее мне. Хрупкое, непокорное … покорившееся. При себе, пока жду начала допроса, оставляю Майтимо – мне любопытны его реакции. Я хочу, чтобы он встретился с задержанными. Тем более что он их знает.

Знает. Я показываю ему их вещи, оставшиеся в моей комнате, вещи, от которых прямо-таки пахнет временем эльдар, когда другим был сам свет, сама вода, само дерево, камни и металлы – я люблю касаться созданного тогда. Тонкий, легкий и светлый венец, противоположность тяжелым богатым коронам более позднего времени. Хочется сжать сильнее и смять в пальцах, но я этого не делаю. Я смотрю на Майтимо.

– Узнал, чье это, - я не спрашиваю, я констатирую. Этот врать не умеет вообще. Лицом, глазами – ничем.

- Узнал. Тебе не скажу.

Не то чтоб это было особенно ново. Он не смотрит мне в лицо, я разворачиваю к себе, заставляя смотреть. Я чувствую его напряжение – скорее всего, делаю больно. Забавно, что мы делим боль пополам – у меня в ладонях пульсирует старое, мучительное, неотвязное жжение, и становится сильнее. Перчатки не помогают, так, чуть успокаивают, сейчас я без них. И когда я сжимаю плечи Майтимо – больно нам обоим, только он не знает. Или чувствует?

- Ты знаешь, что я могу тебя заставить.

Когда же в нем сломается остаток упрямства? Год. Год Седьмой эпохи, где время скоротечно даже для эльдар. Силы убывают. Надежды нет – я его живым не отпущу.

Майтимо молчит, коротко, зло смотрит мне в глаза и одним слитным движением дотягивается до пистолета, оставленного переводчиком. Выстрел следует сразу, я успеваю оттолкнуть его руку, так что мимо. Я давно ждал повода сорваться, меня вымотала и выбесила дорога, слабость моего нынешнего тела, усталость, люди, боль в руках – и вот он, повод. Я только помню: не бить по лицу, заметно, не отбирать всю фэа, не выживет.

Кажется, все равно многовато. Сам виноват.

Стыдно должно быть – пользоваться человеческим оружием. Некрасиво даже. Кажется, я говорю это вслух.

Я наконец отпускаю Майтимо, отхожу, прячу пистолет, натягиваю перчатки. Он как всегда – не издал ни звука. Держится.

Я бы тоже держался.

Допрос и враги

Допрос и враги

Это эльдар. Первая моя мысль, когда я вижу этих двоих. Не те, кого здесь называют больными синдромом Манандиля – те просто люди с внешностью, несколько подобной эльдар. Эти двое – настоящие.

Мир меняется – вот что приходит мне в голову. Меняется Эндорэ, я же много узнал после возвращения. Обрушились Туманные горы. Пересохло озеро Куивиэнэн – мы сейчас возле той жалкой лужи, которая от него осталась. И возвращаются эльдар. Где-то за этим мне слышится голос моего младшего брата Намо, и это голос обрывает чье-то время. Арды? Или мое?

Есть ли вообще Валар дело до этой, теперешней Арды? Или только мне? А бывшие братья с сестрами просто смотрят и слушают, как пропеваются последние ноты Музыки. Все имеет завершение.

Вряд ли кто-то поверит, но я буду тосковать по этому миру слишком сильно, чтобы пережить его – насколько ко мне применимо слово «жить». У меня нет другого, я слишком связан с Ардой. Потому за Гранью было бесконечно, пусто и невыносимо. Это как быть вмороженным заживо в лед и не умирать. Кажется, я поступал так с кем-то – тогда, давно.

Эльдар отвечают на вопросы – мои и Гошена, иногда Кветтадана, переводчика – он умный и бережный, хорошо говорит, люблю, когда говорят так. Не скрыть, что квенья – родной язык этих двоих. Они ни в чем не врут. Они немного обходят правду. Я не всматриваюсь в них, потому что не смогу узнать в лицо, и не вспоминаю истории их семей, чтобы наложить услышанные ответы. Не так. Поймать ощущение.

Двое, четко старший и младший, родня друг другу – так говорят, так чувствуется. Старший говорит больше и смотрит на меня с тем уверенным бесстрашным вызовом, с каким смотрят перед поединком до смерти. Узнал или вот-вот узнает?

Синее с серебром знамя под небом первой Эпохи, которое было выше и чище, чем сейчас… и песня, жившая в скалах эхом еще долго после … и то же знамя обрывками в крови и грязи.

Хороший, сильный враг. Бестрепетный. И смотреть на меня ему трудно – не боится, нет, просто ему хочется видеть Майтимо, который за моим плечом, и волной тревоги одного за другого меня окатывает, как летним дождем.

Ну что ж, один раз ты забрал его у меня. А теперь просто смотри. У бессилия острый вкус.

Второй. Помладше. Больше молчит. Гордый. Стоит и смотрит так, что … а он был в плену когда-то, кажется мне. Серебряная струна, натянутая до звона, и внутреннее пламя, руки мастера, глаза короля без королевства. Кто-то из потомков Феанора? Они так горят внутри, сжигая гордостью себя и весь мир.

Как я.

Майтимо тем временем бледнеет совсем, при рыжих волосах это очень видно, и сползает на кушетку – кажется, остаток сил и гордости кончился вместе с сознанием. А я же говорил – не зли меня, эльда, и я буду обращаться с тобой сносно. По моему приказу Финдекано – а это же он, я вижу его глаза и все понимаю – удерживают, точнее, оттаскивают от Майтимо, успел лишь коснуться руки. Я объясняю, что мой адъютант очень устал в дороге, и я разберусь сам. Беру за руку – жив, сильно истощен, я не справлюсь, ладно, решим позже.

В смерть ты не сбежишь. Не дам. Не позволю.

Я подхожу к старшему и смотрю ему в глаза. Боль в руках жжет так, что превращается в горячий бешеный пульс во всем теле.

- Зачем ты вернулся? – спрашиваю я.

- Я вернулся, - отвечает он. – За – кем.

Вызов принят. Ставки озвучены.

Обрывки чьего знамени упадут в грязь?

Флейта

Флейта

Не придется Амбаруссат отдыхать, я поднимаю их сразу после того, как уводят снова под замок наших необычных задержанных. Пусть спасают старшего брата. Я не знаю, как – но эльдар должны это уметь.

Я попробовал бы сам, но во мне много разрушения и мало созидания, хоть я и не люблю так думать. Убивать – да, лечить … я даже своих вряд ли стал бы пробовать, потому что велик шанс искалечить. Не этого же я хочу.

И нет, пока я не позволяю им забрать Майтимо туда, к себе в комнату. При мне. Все – при мне. Я посмотрю. Близнецы могут делиться фэа друг с другом, как мне кажется, их связь настолько глубока. Но все же не со старшим.

Я прикрываю глаза и смотрю иначе, не глазами, как смотрел на незваных гостей четверть часа назад. Их фэа – тусклое красноватое золото, слабый сейчас, бьющийся на ветру огонь, один затухает совсем, два пытаются обнять и поддержать этот первый. Не получается. У них не получается.

Но это же феанариони. Даже я понимаю – у них ничего не осталось, кроме Клятвы и друг друга. Две неразрываемые цепи. Разорвут первую – победят меня. Почему это так засело в голове? Предчувствие или просто усталость?
И тогда я слышу флейту.

Флейту Тэльво, флейту из тех времен, когда стояли Туманные горы, когда полно было озеро Пробуждения, и полон был мир. Музыка – начало всего, музыка творит и разрушает, лечит раны и наносит их. Эта музыка – свет, который не жжет, как жгли Камни, музыка не жгучего полудня, а теплого заката.

Рука Майтимо вздрагивает под моей – все это время я считал удары сердца.

Они смогли.

Я отпускаю всех троих спать, на прощание напоминая, что за подобнее сегодняшнему выстрелу кто-то из них может лишиться руки. Не обязательно именно Майтимо. Я могу кинуть жребий. Советую близнецам поговорить с Майтимо об этом. В конце концов, они заинтересованы.

Снова ловлю взгляд Тэльво. Быстрый и уверенный. Завтра нужно будет взять с него побольше. Его брат смотрит в пол, правильно делает.

Труднее всего мне удержаться от желания приказать им вылечить меня. Точнее, вылечить это не может никто, но хотя бы убрать боль.

Не прикажу. Пусть уходят.

Я надену перчатки, позволю себе кусать губы и вытряхивать вещи в тщетных поисках остатков человеческих обезболивающих только тогда, когда за ними закроется дверь.

Верный

Верный

Мэл Гвэт приходит последним в это вечер – я ловил на себе его темный больной взгляд все это время и знал, что он придет, даже если я не позову. В нем есть что-то знакомое мне. В нем и – вот оно, ощущение, наконец-то я понял – в одной из ученых, что ехали со мной, красивой светловолосой Морриан, и дело не в том, что мне нравятся длинные светлые волосы у женщин. Знакомая тьма, плещущаяся спокойно и ровно, как море, глубоко внутри. Теплая для меня и для верных мне.

Тьма глубоко в нем действительно спокойна, это моя тьма, исходившая когда-то от меня. Все остальное беспокойно, тревожно и ищуще. Зыбкая почва человеческих чувств, часть из которых мне слишком далеки, возможно, и недоступны в целом.

Я всегда буду недооценивать и недопонимать людей. Это мое слепое пятно. Слишком не могу принять, что моя Арда отдана им.

Но сейчас-то все понятно. Мэл смотрит на меня, как я сам, наверно, смотрел когда-то на Камни, и тянется прикоснуться, так осторожно, словно ожидает, что я оттолкну. Спасибо и не спасибо за странный подарок, полковник Айрон. Где ты еще наследил подобным образом?

Я мало знаю о любви. Я знаю любовь как желание присвоить и как разрушение. В конечном счете все войны начинаются из-за любви, а заканчиваются, когда желание разрушать насытится и уснет до следующего раза.

Я беру своего – сейчас станет моим – человека за руку сам, снова сняв перчатку, и касаюсь губами его прохладной щеки. Достаточно. Он вздрагивает, шумно переводит дыхание, я обнимаю его, он прижимается, как к опоре. И говорю на ухо, что мне нужна помощь. Что только он может мне помочь. Он хочет моего обещания, что мы будем вместе. Хорошо. Он будет рядом со мной до конца, так я говорю ему. Только пусть поможет мне найти Камень.

Очень хрупкий. Очень болезненный. Очень верный. Я заставил бы его дать клятву, но в этом нет смысла – уже мой.

Тьма сильна, упорна, надежна.

Тьма поможет ему тверже стоять на ногах.

И заберет его себе.

Утренний кофе

Утренний кофе

Мне снится разверзающаяся, яростная, светящаяся жгуче белым ледяная пасть разлома, за которым пустота без цвета и звуков. Пустота страшнее льда. Лед – бешенство борьбы за жизнь, пустота – свершившаяся безысходность вечного одиночества.

Это за Гранью. Нет ничего страшнее.

Я знаю.

Я просыпаюсь вместе с солнцем, теплым и незлым, словно Ариэн укрыла свою древнюю буйную ярость розовым покрывалом. Эта крепость не знает войны, и потому кажется призраком былого времени, забытая шаль свешивается с качелей, греется в наступающем дне вода в открытой бочке, караульные болтают на посту, поглядывая в сторону кухни, большая белая собака лениво валяется на плитке, шумно дышит, вывалив язык. Я наклоняюсь погладить, волка здесь взять негде, подойдет и собака, она переворачивается на спину, подставляя мне лохматый белый живот.
Если я перестану удерживать собой луч мертвой звезды – ничего этого не останется. Ни качелей, ни караульных, ни собаки.

Как не стало Ангамандо.

Хочу ли я этого?

Не надо об этом думать, не надо сходить с пути. Я хочу Камень. И Арду. Второе невозможно без первого.

Один Камень – найти. Одна затемненная душа – вчера я ее нашел. Три жертвы – ну это несложно. Вот и весь путь.

Под бодро орущую музыку из репродуктора просыпается крепость – надо называть правильно, база. Проснулись мои эльдар, все живы и выглядят лучше, чем вчера. Мне впору им завидовать – боль не отступала всю ночь, не отступает и сейчас, потихоньку возвращаясь нарастающими волнами. Я беру фэа близнецов, обоих по очереди, они послушно, привычно вкладывают руки в мои, глядя в пол, и даже это прикосновение через перчатки приносит новую боль.

Майтимо приносит мне кофе в столовую – почему-то не жду, что попробуют отравить. К кофе я пристрастился уже в этом теле, помогает преодолевать его слабость, близнецы научились варить, как мне нравится.

Прибывший со мной подполковник Палантит из СБ говорит о чем-то со своим рыжим – тоже рыжим, но человеком – стажером. Он вчера рассказал мне незадолго до сна, что прибыл не просто для рутинной проверки, ищет по своей части, кто помогает утечке информации отсюда. Мэл Гвэт говорит с молодым журналистом, отчетливо человеком, но со своими длинными волосами, куда просятся колокольчики, глазами не от мира сего и в смешной непохожей на других одежде журналист похож на кого-то из лайквэнди. Все спокойно.

Только вот взять чашку я не могу. Горячая, а чувствительность у меня слишком обострена от боли. Даже через перчатку – никак. Вообще.

Я смотрю на Майтимо и коротко прошу его помочь. Он понимает. Скорее всего, уже заметил, что со мной. И подносит чашку к моим губам так, как если бы помогал другу. Спокойно, заботливо и незло.

Феанариони научились терпению и милосердию?

Я прикрываю глаза и пью. Почему-то становится легче.

Майтимо говорит мне, что к нему приходила врач – местная целительница. Он ничего ей не сказал, кроме того, что устал и плохо себя чувствовал. Придется и мне поговорить с ней. На всякий случай. Заодно взять обезболивающее. Эльда, ты сейчас сказал мне о целительнице не просто так … ты подумал про лекарство для меня?

Не буду спрашивать.

Не думать. Собрать Палантита и Гошена. Поручить допрос задержанных с пристрастием после того, как поговорю я и словами. Навести на хранилище, где может быть Камень. Отправить Мэла в архивы. Искать. Искать.

В моей Арде и жизни нет милосердия.

Под солнцем

Под солнцем

После человеческого лекарства мне тем более легче. Целительница такая же, какими они были в мое время, у нее мягкий и вместе с тем непреклонный взгляд усмиряющих боль во имя Эстэ милосердной. Может, слишком юная – принял бы ее за ученицу скорее. Хотя я плохо понимаю возраст атани.

Теперь можно и поговорить с врагами.

Двойной рыжий всполох в окне, пламя на черном – близнецы вместе на вымощенной камнем дорожке под деревьями. В моих крепостях был камень, тьма и лед, и не было живого дерева. Потому сейчас мои пленники не кажутся пленниками, мне даже кажется, что они смеются там, где солнце пробивается сквозь ветки, отражаясь в их волосах.

Этого двойного огня хватит еще надолго. Что очень хорошо для меня.

Камера, называемая здесь гауптвахтой, тесная и душная, давящая. Эльдар это даже полезно, чтобы успокоить их излишний норов, а вот мне совершенно не нужно. С некоторых пор я не люблю находиться в заключении даже заглянувшим гостем. Так что этим двоим повезло – я приказываю вывести их под охраной на улицу. Поговорим под солнцем.

Пока оно еще светит, конечно.

Пока их выводят, ко мне подходит майор Ривз. Воин, побывавший во многих боях – я умею чувствовать этот запах стали и гари. Замполит. Я запомнил. Я запомнил, в частности, потому, что он похож на адана из тех Домов, кто не приносил мне клятвы – с самого начала, так работало их странное человеческое чутье. Он говорит о Майтимо, о его якобы-болезни и переутомлении, я отвечаю дежурными фразами и при этом понимаю: его интересует в большей мере что-то другое. И он умеет допрашивать. И охотно допросил бы меня.

Не в том мы положении, майор Ривз.

Он идет сопровождать нашу странную прогулку под солнцем. Он и подполковник Палантит, еще один, умный, спокойный, несуетный, жесткий. Эти двое сработались бы. Вот пусть и остановят, если пленники попробуют бежать или напасть.

Говорит со мной больше Финдекано. Второй молчит, его напряжение и ненависть звенит струной возле меня. А разговор почти дружеский, если не знать смысл. Кажется дружеским. Мы же не повышаем голос и не угрожаем. Почти.

Мы говорим об Арде и ее конечности, о последних нотах Музыки и новом хоре – Финдекано в него верит, я нет. О смене эпох и выцветании мира, о времени младших, которые в общей массе своей скорее мои, чем их – просто потому что людям далеки высокие помыслы и близки сиюминутные, они по природе своей мелкие хищники и жертвы-травоядные, и такими спеты. Финдекано не согласен – они не любят со мной соглашаться. Но частично признает, что они многому от меня научились.

Нолдор несут в себе горячую ярость моей Музыки так глубоко и мощно, словно пел их я. Называйте Диссонансом, мне все равно, но это моя Музыка. Я слышу ее отзвук в них обоих прямо сейчас.

Гнев.
Страсть.
Боль как изменение и рост.
Созидание на грани искажения.
Горение дотла, до пепла, сжигающее мир вокруг.
И нет Музыки лучше.

Страха в Финдекано совсем нет – выжжен еще тогда. Можно попробовать извлечь, как кровь из-под кожи, но для этого нужно одно условие – возможность мне получать его фэа. Если они с Майтимо будут у меня оба, с их-то связью родством, кровью на камне, орлиным крылом, временем – я получу еще больше, чем раньше.

Эту приятную мысль немного портит второй эльда, бросающийся на подполковника и пытающийся выхватить оружие. Он из тех, кто рвет на себе цепи – бывали такие пленники. Финдекано, конечно, кидается помогать, мы скручиваем обоих – замполит и подполковник в паре ожидаемо слаженны.

Ну что ж, подполковник СБ Палантит, вы убедились, что эти двое имеют военную подготовку?

Допросите их жестко.

Давно с ними этого не случалось.

Допрос с пристрастием и прочие разговоры по душам

Допрос с пристрастием и прочие разговоры по душам

Боль – очень полезная вещь, мы с Майроном оба хорошо это знали в свое – наше – время. Она многое умеет. Она вскрывает то, что внутри, как клинок, воспитывает, как лучший наставник, ломает, как буря на переломе зимы, связывает, как железные оковы. Прирученная боль служит лучше и вернее собаки, но приручать ее трудно и долго, это путь в тумане над бездной, который всегда в одну сторону – через бездну. Или вниз.

Я ценю тех, кто умеет боль причинять.

Не всегда телесную, но с нее все должно начинаться.

Поэтому я доволен, что младшего из пленников Палантит забрал на допрос пожестче. Я слушаю, как они с Гошеном обсуждают возможные методы воздействия, на тело и на душу, на одного и двоих связанных узами дружбы или родства в присутствии друг друга, и мне кажется, что моего в людях этой серой эпохи осталось все же больше. Пусть они и не знают уже моего имени.

Гошен мне нравится. Мы пьем с ним кофе – мне легче, я держу чашку сам, кофе сварили и сервировали близнецы, вышло красиво, как и все, что они делают, особая мелкая примета Эльдар – все, чего касаются, превращать в мастерство и не делать разницы между мастерством и искусством. Он пересказывает мне показания Финдекано и смеется, для него все это полузнакомые сказки, а я узнаю имя младшего – Тьелперинкваро, и весь их род. Вот, значит, кто ты, еще один отблеск яростного пламени Феанаро.

Они рассказали Гошену, что я был одним из тех, кто спел этот мир. Я говорю ему, что плохо пою, и мы оба смеемся. Давно не смеялся с людьми. Может, и никогда.

На первый допрос я не иду – заглядываю позже к целителям, куда унесли быстро потерявшего сознание Тьелперинкваро. Слабенькие они стали, раньше умели терпеть долго и упрямо. Может, тоже плохо переносят это «здесь и сейчас», может, воспоминания сильны.

Не знаю, правда, ту его судьбу. Вряд ли хорошая. Потомки Феанаро, хорошая судьба и легкая смерть – это несочетаемо. Горели сами, горело все вокруг. Они обвиняли меня, а могли бы Намо, перечеркнувшего когда-то их путь. Ну и себя самих – они умели перечеркнуть не хуже, и свое, и чужое.

Я пока иду навестить Финдекано в одиночестве и тяжелой тесноте камеры. Ему хуже, потому что он думает о родиче. У них всегда так. Чужая отраженная боль сильнее своей.

Второй Дом, иное пламя – ровное, высокое, светлое. Созидающее. Пламя кузнечного горна и домашнего очага. Иная ярость – защищающая, а не нападающая. В них намного меньше моей Музыки.

Он смеется, что я боюсь назвать его по имени. Я называю – имя утверждает живое в мире, в этом его сила, но сама по себе она значит мало, тем более сейчас. Забавно, ведь они сами не называют меня по имени, выдумывая прозвища.

Я говорю ему, чего хочу. Камень. Нет смысла скрывать. И готов пойти на сделку – они отдают мне Камень, я отпускаю близнецов. При еще одном условии – оставляю себе Финдекано.

А он ведь согласен выкупить Камнем и собой двоих рыжих. Я вижу.

Это будет … забавно. Но надо проверить.

Я пробую, беря его за руку – смешно, такой личный жест нужен для атаки на фэа.

И … нет. У меня резко темнеет в глазах, как темнеет, как ни странно, от очень яркого, больного света, что-то отталкивает меня – я отступаю на шаг и бью, не сдерживаясь, потому что нельзя не ответить, отбрасывая Финдекано к стене.

Ты не можешь ударить свет, Мелькор, первый из Айнур – вот в чем твоя беда.

Не получилось.

Я ухожу, проходя мимо замполита – много ли он слышал и понял?

Где-то тогда все начинает идти не так. Но я пойму это позже.

Атака

Атака

Посмотреть на новый допрос этих двоих мне хочется. Стоя рядом с Майтимо, который тоже смотрит. Еще доза бессилия для него. Вдвойне острая – они ведь пришли сюда за ним и попались сами.

Потом – сильно потом – я спрошу себя, почему не распознал обман. Я знаю о боли достаточно много, чтобы ощущать ее запах и вкус – в этом она ничем не отличается от страха или крови.

Но разыгранный передо мной Палантитом с двумя пленниками и их мнимой пыткой спектакль я не распознаю. Потому что хорошо играют? Или потому что напряжение, страх за близких, привычный фон ненависти ко мне, чувства Майтимо, который тоже не знает, что все не по-настоящему – этого слишком много висит в комнате, и это как дым, застилающий зрение?

Я этого никогда не узнаю.

Майтимо касается моей руки, когда просит прекратить допрос. Я не смотрю на него – смотрю на пленников, так намного интереснее, его я чувствую, слышу дыхание, этого достаточно. Это еще одна моя ошибка, я привык, что он близко. Когда несколько раз за день отбираешь фэа, взяв за обе руки – привыкаешь. Кроме того, я иногда разговаривал с ним, в последнее время часто. Мне нужно было с кем-то. Слишком много его фэа во мне – появлялось чувство странного, больного, неестественного родства. Интересно, у него тоже?

Вчера он стрелял в меня.

Сегодня … нет, оружия при нем нет. Человеческого.

Но мир для меня теряет цвет, разом, рывком. Нет, это непохоже на гибель Светильников, принесенных мной когда-то в жертву моей Музыке и моей Утумно – нет, тогда обрушившиеся пламя и тьма играли тысячами торжественных оттенков. Это скорее – как если бы между мной и Ардой оказалась завеса самого серого из серых дождей, тех, что льют часами и сутками, навевая тупую тяжелую тоску.

Я не чувствую Арду.

Я не чувствую те нити силы, которые были доступны мне даже в этом теле.

Боль, превосходящая по силе даже ту, подаренную мне когда-то Камнями, сжимает виски и продолжает, продолжает, продолжает давить. Я не могу ничего сказать, я почти не могу дышать. Я чувствую, как меня ведет куда-то Майтимо, и могу только подчиняться тому, кто только что был у меня в плену.

Это похоже на одно из последних моих воспоминаний до пустоты. Не хватает для полноты чувств Ангайнора и ошейника. Ангайнор, цепь соединенных шести металлов … сколько-сколько здесь эльдар, не похож ли каждый из них на металл? Кажется, где-то в глубине себя я могу смеяться даже сейчас.

- Кто это сделал? – спрашиваю я, хотя знаю ответ.
- Я, - отвечает Майтимо сразу. Ну да, все верно.
- Как? – мне искренне интересно. Я не могу на него посмотреть, перед глазами больная и плотная серая пелена.

Он не отвечает. Он помогает мне лечь практически заботливо и садится рядом. Его родичи догадаются прийти сюда сами, конечно же.

Странно, но мне легче от того, что он сидит рядом. Слишком много одиночества было в пустоте за Гранью.

Круг

Круг

Они поднимаются сюда все, я плохо вижу их, но чувствую, и за фоном боли и серого шума различаю голоса.

Финдекано.
Тьелперинкваро.
Близнецы, оба вместе, как один голос, как один огонь.
Еще один … я прислушиваюсь, кто и как к нему обращается. Неужели Макалаурэ? Как я проглядел его за обликом человека-«Манандиля», и за пятнистой курткой местной формы. Мог бы узнать теплый золотой огонь, ставшим со временем злым из радостного. Мог бы. Не узнал.
Шесть эльдар – Майтимо так и сидит рядом со мной. И каждый – как один из шести металлов Ангайнор. Каждый ли?

Золото. Металл-король, живое пламя, текучая красота, застывающая во времени. Металл удачи, но и страшной смерти – у всего в мире две стороны. Это близнецы.

Серебро. Металл защиты от темных чар – тут я улыбаюсь сквозь боль, я умел подчинять себе серебро, хоть и с трудом, ненадолго. Несущий в себе лунный свет, теряющий сияние в руках того, кто несет зло. Это тоже правда, серебро постепенно тускнело и уходило из моих рук в Ангамандо, как ни возились с ним. Это Майтимо.

Медь. Металл-примирение и защита, запечатлевший в себе закатное солнце, дарующий красоту и изгоняющий боль. Это Макалаурэ.

Железо. Металл-воин, отважный, гордый и непокорный, проходящий неизбежные испытания, чтобы закалиться. Лучшая оправа для света. Это Финдекано.

Олово. Металл-справедливость, знающий будущее, ненавидящий ложь и умеющий кричать – так проверяют его чистоту, вызывая сгибанием пластины особый звук, крик. Это Тьелперинкваро.

Свинец. Металл-яд, металл-лекарство, тяжелый, злой и упрямый, металл несгибаемых мстителей, которые мстят даже после смерти. Вот его не чувствую – не эльфийский металл.

И все понимаю, когда по лестнице поднимается подполковник Палантит.

Вот он. Шестой.

Он ехал сюда за мной. Он шел по следу тех смертей, которые я оставлял, как зверь оставляет следы – мое внушение тяжело выдерживается несовершенным человеческим телом, и там, где я получал необходимое, кто-то порой умирал.

Хороший умный преследователь и мститель. Он заодно с эльдар. Ангайнор собран.

Ну что ж. Поменяемся местами.

Кто-то из эльдар – Макалаурэ? Тьелперинкварэ? – чарует стальные оковы именем Варды Элентари. Надеюсь, прекраснейшая из сестер, звездноволосая королева, ты слышишь это, и тебе хоть чуть-чуть кажется, что что-то не так? Или покажется, когда ты вспомнишь этот миг. Оковы защелкиваются на моих руках, рука Палантита лежит на плече – я не убегу, подполковник, я сижу с трудом и только потому, что не лежать же перед вами совсем беспомощным.

Майтимо снимает свои чары, и головная боль медленно растворяется в том блаженном покое, который приходит за болью. И говорит на ухо, что больно больше не будет.

Так и не научился любить чужую боль, эльда. Даже боль врага.

Тяжело же тебе пришлось.

Они тем временем решают, что со мной делать. Вернуть в Мандос, вернуть за Грань, отправить в Валинор на суд? Встают в круг, слушаясь Финдекано – почему-то сейчас его, ну что ж, он тоже был королем. Серебряные и золотые сполохи силы медленно свиваются воедино. В круг. В венок. В венец.

Я смеюсь. И говорю сам. О смертельном луче. И том, что они погубят Арду, уничтожив или вышвырнув прочь меня. Я только с Майтимо говорил об этом, и то немного. Когда вечерами оставлял его в комнате после того, как брал фэа, и просто разговаривал. Потом отпускал.

Они понимают сразу две вещи.

Близнецы – что им толком ничего не объяснили, просто отдали приказ. Трудно приказывать горящему огню. Особенно двойному.

Они сейчас еще красивее. У обоих горят глаза, пусть и гневом. Правда, измотанность и подчинение давали им свою красоту, особую, красоту хрупкости и увядания, осени.

А Финдекано понимает, как я … ну хорошо, скажем грубо. Как я питался все это время. Даже сейчас он воин – бьет меня с разворота так, что меня относит к стене.

Мне нечем ответить. Я просто улыбаюсь. Чувствую взгляд Майтимо – мог бы ведь ударить меня тоже, но ему это не понравилось. Может, даже и хотелось защитить, так бывает с эльдар. И говорю, что бить скованных – очень в духе нолдор.

Финдекано извиняется. Не особенно виновато. Жаль, много и. Не убедить рассовать и дать мне поединок. Были бы варианты.

А дальше даже грустно – потому что прибегает Мэл, и видит, что происходит, а вероятно, уже знает. И кидается на Палантита. Хрупкий безоружный болезненный мальчик. Это называется преданность. Его легко отбрасывают на пол.

Может, и стреляют – плохо видно за кругом.

Ничего. Не убьют.

Не первые побои в твоей жизни, мальчик, не первый проигрыш.

Сталь закаляется не сразу. Но потом приходит время стали. Самое кровавое время.

Потерпи закалку.

Круг второй тем временем – эльдар решили просить помощи и совета моих младших братьев и сестер. Я смеюсь открыто – единственный Айну, которому не плевать на этот мир, сейчас с вами, эльдар. Я и так услышу, без круга.

Ответ едва слышен. Что-то вроде «ждите». Финдекано едва держится на ногах – отдал кругу много себя, много сил.

Меня уводят в камеру. Их всех – тоже. Но их отдельно от меня.

По дороге Палантит выражает мне уважение. Ему понравилось, как я держался. И то, что я смог внести раздор и непокой во вражеский круг.

Просто мне бывало и хуже, адан. Но давно.

Тюрьма

Тюрьма

Эта камера блокирует то, что атани называют мю-излучением, а я – моей связью с силами мира. Похоже на то, что за Гранью, и мне приходится собраться с силами, чтобы не показывать, насколько я не хочу находиться в таком месте. Оковы сняли – в этих стенах в них нет нужды.

Здесь холодно. Холодно так, что снова вспоминается ледяная пасть, и тело кажется захваченным смертельным объятием льда. Так я чувствовал себя за Гранью.

Собравшиеся вокруг меня Палантит и ученые слушают в очередной раз мое объяснение о вспыхнувшей звезде и смертельном луче. Записывают, измеряют, обсуждают между собой. Какие-то их знания подтверждают мои слова.

Палантит спрашивает, готов ли я служить их стране. Почему нет? Мне надо выбраться отсюда. Их страна готова воевать,
что еще мне нужно? Я воевал всегда, когда был свободен, это мое естественное проявление.

Палантиту сложно решить, и тут я его понимаю – для него, адана Седьмой Эпохи я не Вала, я оружие с не до конца изученным действием. Использовать – большое искушение, но и большой риск. Он умен, этот адан, и осторожен.

Их голоса начинают сливаться в шум, а лед смыкается почти над головой. Я успеваю сказать, что мне нужно. Фэа. Один из моих троих. Немедленно.

Лед блестит, делая жгуче больно глазам, он непрозрачен и бесконечен. Я выныриваю из его растущей толщи, когда чувствую знакомое тепло передаваемой мне фэа – той, с привкусом серебра, стали, ярости и памяти. Майтимо, конечно.

Сейчас он «кормит» меня добровольно, и сквозь возвращающееся полусознание я чувствую странный узел, связывающий две наши судьбы. Мятежный Вала и мятежный нолдо. Каждый из своих соображений спасающие этот мир и вынужденно дорожащие жизнью друг друга.

- Тебе холодно, - говорит он, видимо, оценив, насколько ледяные у меня руки. – Почему ты не просишь принести чего-то теплого? Или перевести тебя отсюда в тепло?
- Ты сам знаешь, - говорю я.
- Гордость, - кивает Майтимо.

Скорее гордыня, но суть верна. Он растирает мне руки и кратко отвечает на вопросы. Их держат взаперти. С Амбаруссат все хорошо. Финдекано пришел в себя. Мэл жив, ему оказали помощь, он все время спрашивает про меня – и тоже взаперти.

Как много холода и тюремных решеток в этой истории.

Щит и тюремная решетка. Две стороны одного желания защитить и защититься.

Кто и кому останется щитом, когда сядет солнце?

Атани

Атани

Атани ушли думать, время медленно и тягуче, одиночество давит так же, как защищенные от сил мира стены. Когда я прикрываю глаза, мне кажется, что стены медленно сдвигаются. Это хуже Ангамандо – холод и железо моей крепости были живыми, сквозь толщу земли и камня в подземельях я чувствовал пронзительную холодную тьму неба, живого, как гроза или буря. Тут все мертво. Возможно, так, как мне сейчас, в моих подземельях приходилось пленникам из эльдар. Наверно, я не буду их об этом спрашивать.

Майтимо приходит еще раз – приносит мне горячий кофе, две кружки сразу, одну по просьбе Мэла, другую, кажется, от себя. Я сейчас и от врага бы принял, не то что от своих. Странное у меня сейчас чувство своих, если вдуматься. Но оно инстинктивно, а не рассудочно. Связь с Майтимо сильнее и сильнее – возможно, из-за фэа. О других причинах я не буду думать.

Когда дверь приоткрыта, я ловлю глоток жизни снаружи. От Арды. Как глоток воздуха в безвоздушном пространстве или воды в пустыне.

Нет хуже места для смерти, чем эта камера, предназначенная именно для смерти мне подобных.

Мне нужно выбраться отсюда.
Найти Камень.
Найти ту верную мне душу, что свяжет меня с ним.
Найти три жертвы, что проще. Или три источника силы. Силы темной.
Остаться в Арде этой ценой. Кровавой и темной, как все, что я делаю. А другой не бывает. Для меня не бывает.

На этой мысли ко мне приходит Сергар Гошен и садится рядом говорить, как говорят с другом или вождем, открываясь сам, без моего нажима. Он хочет простого, того, что движет всей историей мира – справедливости и мести, а еще победы и силы. Справедливости для себя. Мести для врагов, которые пока сильнее него и отправили его сюда – для них это не лучшее место. Победы и силы для своей страны.

Я очень люблю таких людей. Они умеют быть верными до последнего вздоха, бесстрашными перед огнем, водой и железом, упрямыми в бою, в ремесле и под пыткой. Они становятся вождями или гибнут. Или становятся вождями и гибнут позже. Люди из свинца и стали. Палантит такой же. Мэл станет таким же.

Я прошу его вывести меня хотя бы в коридор, вдыхаю там полной грудью, опираясь обеими руками в стену – дышать трудно. Легко, напоказ внушаю мелочь – пусть выстрелит просто в мертвый камень. Не надо внушать что-то худшее. Доверие. Мне нужно его доверие. И подтвердить мои возможности – он же знает о них от Палантита.

Выстрел оставляет след в мертвом камне стены.

Теперь Гошен знает, что я могу и верит, что хочу помочь ему. Кстати, он прав. Помогу. И сделаю его страну сильной.

Но он хочет еще один разговор. И приводит ко мне Дафну. Ту, со светлыми волосами, похожую на воительницу Севера. Гошен любит ее. Я не умею любить, но умею это видеть, это больные и звенящие натянутые струны. А она … она любила Айрона. И это не отгорело в ней. Мне важен Гошен, а значит, сейчас важны чувства этой аданэт.

С ней трудно говорить – как кидать мокрое дерево в костер, шипящий и бьющий искрами в ответ. Там такая простая история о любви и нелюбви. Полковник Айрон, что-то я от тебя устал. Ты использовал людей и отбрасывал даже легче, чем я. Я их хоть ценил, что ли.

Аданэт уходит с той по-особому прямой спиной, как ходят женщины, разучившиеся плакать. Гошен сможет получить ее уже довольно скоро, если я что-то верно понимаю в этих чувствах.

Я смотрю на Гошена. Гошен пожимает мне руку, как принято у атани.
Я выхожу наружу. Где солнце. Где ветер. Где деревья и белая собака.
Где две новые волны тьмы – их не было раньше – плещут мне в лицо горячей радостью.

Нас трое

Нас трое

Сколько бы и чего это ни стоило – я должен остаться здесь. Вот что я понимаю, выйдя наружу с Гошеном, снова вдохнув воздух, на мгновение прикрыв глаза. Все, что угодно – но не снова за грань.

Пока Гошен объявляет, что мой арест был ошибкой, что некое высшее начальство сообщило ему новые распоряжения – я иду туда, куда зовет, тянет меня тьма. Тьма во мне и в ком-то другом хочет ощутить друг друга. Объединиться. Слиться вместе. Это природная тяга, сильнее любви, при этом похожа на нее.

Возможно, единственная любовь, на которую я способен.

Они открыли спецхран, как называют это – помещение, где хранятся вещи, обладающие силой. Камня я там не чувствую, но могу ли я его почувствовать? Свет не отзывается на мой зов, только причиняет боль, если я близко.

Волна тьмы торжествующим криком прокатывается сверху вниз, по лестнице. Наверху стоят двое – Финдекано и Мэл. Нет, теперь уже не совсем Мэл - чувствую, когда подхожу к нему обнять при всех. Мальчик стал оружием, моим оружием. Ковка окончена. Свет, который есть во всех атани, перекован в тьму, подобную моей. Нежное, больное, живое перековано в стальное, не знающее страха и боли, лишенное жизни. Смерть бывает опорой для тех, кому не на что больше опереться.

Я сам не делал такого, пока был в Арде. Это похоже на идеи Майрона, которые я не успел увидеть. Мертвые воины, правители и вожди, скованные единой стальной волей, корона как власть и кольцо как верность. Мало что может быть красивее. Майрон умел видеть и создавать красоту, особую застывшую красоту упорядоченности – в отличие от меня, любящего грозу, бурю, камнепад и пожар в их стихийной первоначальной мощи.

В конечном счете мы оба несли смерть. Но разную.

Майрон. Мой первый и самый любимый ученик – возможно, он мог бы превзойти меня, но этого я никогда бы ему не сказал. Моя противоположность, я хаос, он порядок, я жар, он холод, но тьму мы делили на двоих и понимали друг друга, как никто. Он умел подчинять, искушать, лгать, дрессировать, насмешничать, запугивать, быть наставником, советником, вожаком, палачом. Он менял эти лица с той легкостью, с какой ночь меняет цвет мира. Только я, наверно, знал его настоящее лицо.

И сейчас, здесь я чувствую Майрона близко. Его силу, его холод первозданной темной бездны и острое нетерпение вернувшегося в мир.

Темная бездна смотрит на меня из глаз красивой женщины, Морриан. В светлых волосах плещется, шевеля пряди, ледяной ветер. И улыбается она – он – так, что остро понимаешь, как улыбается смерть в сказках атани, прежде, чем остановить смертных.

Я отталкиваю вставшего у меня на пути Тьелперинкваро – его ненависть почти осязаема сейчас. Подхожу к Морриан, увожу ее за первую же дверь, которую вижу, закрываю эту дверь за нами.

- Я рад тебя видеть, Майрон.
- Я рад тебя видеть, Мелькор.

Ты опять забыл назвать меня Владыкой. Но я слишком рад тебе, чтобы это имело значение.

Качели

Качели

По сути это смешно, потому что слишком идиллически – мы с Майроном сидим вдвоем под деревьями на качелях, и порой белая собака приносит нам мячик. Майрон всегда любил волков. Тьма смешивается, касаясь, окутывая друг друга, теплая, ручная, ласковая, как морская вода летней безлунной ночью. Сейчас нет холода.

Майрон рад мне. Рад, несмотря на то, что это огромный глоток его сущности помог мне прорваться сквозь Мандос – я не узнал, я выпивал силу жадно и без разбора тогда. Он смеется, что должен бы обидеться на это, и в его дерзости – все равно радость встречи, и злиться невозможно.

Я рассказываю ему о взорвавшейся звезде, оба мы думаем, не Камень ли это был и решаем, что нет – я бы узнал, кроме того, луч Камня уничтожил бы меня или хотя бы отбросил от Арды прочь. А он мне – о назгулах, тех девятерых мертвых воинах, что служили ему, склонившись перед вечной властью Кольца. Кольцо и корона одного из них сделали Мэла таким, каким он стал – по его воле, иначе не бывает, мальчик хотел силы и был предан мне, а значит, Тьме. Майрон полушутливо, полусерьезно ревнует – мальчика он считает своим созданием, почти своим ребенком, которого хочется оберегать в его первых шагах в новом для него мире. И присваивать. Как свою часть Замысла.

Я смеюсь – ты присвоил его, Майрон, а я – тебя и твое создание. Всегда будет тонкая граница, где сталкиваются наши воли, мы станем колыхать и трепать эту границу, смеяться, злиться из-за нее. И оставаться вместе. Внутренне – и Майрон это знает – я признаю, что не все в его замысле изначально мое. Иначе мне пришлось бы признать, что моя песня – часть музыки Эру. А я не хочу это признавать. Моя стихия – свобода.

Потом я пойму, что это мгновение было последним ощущением счастья в моей жизни.

Теперь Майрон знает все обо мне, Камне, о том, что мне необходимо. Забавно: у него свой эльда, с которым он связан сложной историей, и это как раз Тьелперинкваро, у меня – свои трое. Те, кого мучаешь и убиваешь сам, отпечатываются на тебе, это взаимопроникновение, игра в две стороны, она сложнее, чем мне казалось в Первую Эпоху.

Сколько во мне их фэа, моих трех рыжих, особенно старшего из трех? Что я получал вместе с этими глотками силы? Их память, ярость, боль, бессилие, любовь?

Эльдар состоят из любви и гнева. Все зависит от соотношения.

И другие качели

И другие качели

- Мэл, когда я найду Камень, я попробую сделать тебя связующим звеном между ним и мной.
- Я готов.
- Ты можешь не выдержать этого. Свет очень жесток.
- Я готов отдать всего себя, лишь бы ты остался в мире.

Черные, больные, любящие глаза, но теперь таким его видим только мы с Майроном. Я обнимаю его – пусть погреется в моих руках. Тьма обволакивает ласково – это хорошо известно Майрону, пусть будет известно и Мэлу.

- Нужно будет принести жертву, ты готов, мальчик мой? Вероятно, человеческую.
Эльдар у меня все же мало. Они, так скажем, дорого стоят из-за того, что их мало ... и не только. Особенно некоторые из них. Я не стал бы тратить их на жертву.

- Да, - выдыхает Мэл мне в ухо, и в этом «да» любая клятва верности, какую я мог бы придумать. – Но лучше не человека, а твоего рыжего. Старшего. Майтимо.

Запомнил имя.

- Не любишь его? – я продолжаю обнимать, и сейчас Мэл – не ребенок, ищущий ласки, а ядовитая змея, пригревшаяся на теплом камне. Красивая и неподвижная до броска.
- Ненавижу. Ты приблизил его, доверял ему. А он предал тебя.
Он не предавал меня, потому что был пленником и не был Верным. Но Мэл ревнует, и ревность говорит в нем больно и зло. Не натворил бы чего из-за этого.

- Мэл. Ты не тронешь Майтимо, если я тебе не прикажу. Запомни. Только я имею право его убить.

Майрон отчетливо не хочет, чтобы я использовал Мэла и … истратил его, пытаясь подчинить Камень. Он действительно привязан к своему созданию, и это даже трогательно. Мы втроем сидим в столовой, не скрывая эту нашу близость на троих и по меркам Седьмой эпохи наверняка напоминая очень странную, но крепкую и любящую семью.

То, чего всю жизнь так не хватало Мэлу. Он даже о ревности забыл – ему просто хорошо.

Славный мальчик. Сделаю подарок ему. Он жаловался, что прапорщик Искандер его ударил.

Искандер – вастак вастаком, какими они были в мое время, дерзкий, веселый, смелый, ценящий силу. Мне бы он даже нравился, но он не на моей стороне. Много слушает пленников, ударил вот Мэла, да и тьму мою по-звериному чует как чужое колдовство. Сам, возможно, немного с необычными способностями – нет времени проверить. Я трачу немного сил, просто делаю так, чтобы рукой, которую он поднял на моего Верного, Искандер пользоваться больше не мог.

- Камень близко, но точнее и я не понимаю, - говорит Майрон. – Либо глубоко в земле прямо под базой, либо в бывшем озере. Но и оно по большей части стало землей. Мы можем искать очень долго. Что-то должно указать нам путь к нему.

Кровь феанариони, если слить ее в землю – она может указать. Слишком крепкая связь. Попробую. Пусть целители возьмут их кровь обычным для себя образом – спокойней будут до поры.

Финдекано тем временем лечит Искандера – вот прямо через решетчатую дверь. Отгоняю. Не люблю, когда исправляют искаженное мной. А Финдекано любит исправлять. Его дар – пробуждать и возвращать к жизни, так я вижу. Но он стал воином.

Мои эльдар, все трое, сидят под деревьями на качелях, с ними Маэтор и местная аданэт, совсем девочка. Я приказал выпустить их с гауптвахты. Не знаю, почему. Они лучше смотрятся под деревьями, чем в темной тесной камере – наверно, поэтому, я люблю красивое и скучал по красоте за Гранью, где все серо.

Я подзываю девочку к себе и ловлю их взгляды. Оценивающий, себе на уме – Тэльво. Светлый сквозь легкий ускользающий туман – Питьо. Угрожающий в открытую – Майтимо. Боится за девочку. Не сейчас пока еще за нее надо бояться.

А ведь за маленькую аданэт он пойдет убивать меня так же, открыто, яростно и любой ценой, как за любого из братьев. Точно знаю.

Хорошая девочка. Я держу ее за руку. Говорит легко, искренне, то ли доверчивая, то ли привыкла слушаться старших.

Когда я найду Камень, надо будет послать за ней Мэла. А пока пусть идет обратно к качелям..

Вот и все

Вот и все

- Майтимо, ты чувствуешь Камень?
- Нет.
Не врет. Забавно сложилось: я не вру ему, он мне, хотя обоим нам более чем стоило бы врать. Я держу его руки в своих, привычно забирая фэа, и даже непонятно сейчас – я забираю, или он отдает. По-моему, ему все же не больно, руки лежат в моих расслабленно и тепло. Когда это все изменилось? В камере?

- Ты не боишься, что Камень просто сожжет тебя, когда ты сможешь его получить? – спрашивает он неожиданно.
- Вы же не боялись того же самого. Вот и суди по себе. Мы слишком похожи, хочется тебе того или нет.
Первый раз я не чувствую его желания спорить. Странно. Моя судьба даже с Ардой почти не связана уже – Грань разорвала много нитей, рвала тяжело, наживую. А с Майтимо почему-то связана прочным узлом. Так я чувствую. Так я говорю ему, отпуская руки и глядя вслед – он оборачивается от двери, хочет что-то сказать, но все же уходит молча.

Я не отпущу его, когда получу Камень. И не убью. Не знаю, не загадываю, что будет дальше. А вот что делать с близнецами - посмотрим. Их упорная ярость тлеет под внешним спокойствием. Как торфяник. Менее откровенно, чем ровный пылающий факел Финдекано, расплавленное серебро Майтимо, грозовые сполохи Тьелперинкваро, брызжущие искры Макалаурэ. У каждого свой огонь. Торфяник – один из самых опасных.

Кровь у них всех уже взяли, Мэл сейчас заберет эту кровь и поможет мне – там, под солнцем, где деревья и живая, прогретая земля. Кажется, мне все еще холодно после камеры, поэтому о тепле думать приятно.

Не стоило поворачиваться к близнецам спиной, вот что. Торфяники. Сам же думал об этом только что.

Оглушительная больная тишина снова отрезает меня от Арды. От солнца, от земли, от вечернего западного ветра. Падает головной болью, серой пеленой, близкой смертью – все как тогда. Только сейчас близнецы по обе стороны рыжей стражей. Я не могу сопротивляться. Я знаю, куда они меня ведут.

В камеру. Ту самую.

Это ничего не изменит и не исправит, но я стреляю в Тэльво, в упор – у меня все это время был пистолет, только сил едва хватило вытащить его из-под куртки. Кажется, он падает, я уже почти ничего не вижу, и крови не видно на черном никогда, мне ли не знать.

Как же мерзко испытывать страх – мне-то.

Я откидываюсь на ледяную стену камеры и сквозь полузакрытые глаза вижу силуэт Финдекано. Он пришел меня проводить, убедиться, что не вырвусь. Значит, Майтимо … слишком далеко, иначе пришел бы он. Что они сделали, интересно. Не узнаю. Уходящие секунды стучат в висках.

- И как тебе люди Седьмой эпохи? – спрашиваю, чтобы не молчать.
- Многие из них прекрасны.
Хороший у него взгляд на мир. Через понимание. Для эльдар не так и часто.

- Даже Искандер?
Просто Искандер так похож на вастака из моих. Но и он Финдекано нравится. За честность и верность. Велика ли разница между нами?

- Мои верные меня хотя бы не боятся, - отвечает моим мыслям вслух Финдекано. Забавно вот так – говорим почти как друзья. А что, мои меня боятся? Майрон? Мэл? Те верные, которые здесь…

Кроме страха всегда было что-то еще. Больше ли, меньше ли. Не знаю, как это называлось. Или не помню.

- А ты знаешь, что Майтимо поил меня из рук? – спрашиваю я неожиданно для себя самого. Финдекано качает головой. У него нет сейчас злорадства в лице - или не вижу.

- Не знал. Но верю. Он добрый в отличие от меня.
- Да. Ты … перестал быть добрым.
Стук в висках все сильнее. Последние мгновения. Последние песчинки. Запертая дверь.

- Поздравляю, эльда. Этот раунд за тобой.
Серая пелена обрушивается на меня торжествующей ледяной лавиной, разрывая последние уцелевшие связи с Ардой.
Я уже не почувствую обнимающих меня рук Майрона, его острой разрывающей боли от нового одиночества. Я не увижу, как вбежит в камеру Мэл. Я не увижу их гибели рядом со мной, не услышу выстрелов и торжествующего, отчаянного «Я вернусь!» от Мэла. Я не узнаю, какой ценой Майтимо, Макалаурэ и Тьелперинкваро оплатили жизнь Арды

Потому что в пустоте не видно ничего.
Но я знаю одно – пока Арда жива, смерти нет.
И значит, история не окончена.