Лондонские фотки, которые мне нравятся. О счастливом и глючном.







Хтонь









Попугаи в Гайд-парке

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Глюк неопределенного происхождения... и стих, и картинка.



***
- Так ляжет новый снег
И по твоим следам
Через туман и лед,
И дым на берегу
Я вновь тебя найду...
Теряются слова.
Для вечности лишь миг,
Стеной огонь в бреду.
И пауза в словах,
Хруст ветки под ногой
И белым снова все,
И снова тишина.
А крики - только сон,
Тот сон, где мир немой
И образов в нем нет,
Что могут рассказать,
Как падает рука,
Прощанье разделив.
Потерянный мотив
В лесу звенит ручьем
Между камней и скал
Под снегом на холме.
Как будто не искал.
Зачем остался жив
Ручей среди снегов.
Как память под золой.
Как перья облаков,
Когда горит земля.
Когда лишь миг меж тем,
Что "были" и "нас нет".
"Бессмертны", говорят.
А над землею свет
И холод новых звезд,
И ночи тишина,
Падение воды,
Песчинок из часов,
Как сердце. Только вздох.
И ветром унесет
Снежинку с рукава.
- И ляжет новый снег.
И по твоим следам
Через туман и лед,
И дым на берегу
Я вновь тебя найду
Там, где встает рассвет.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Я обычно вешаю свои картинки, но тут искал картинку для перводомского сообщества к игре. И ну да, восьмиконечные звезды, ничего нового. В сети вытянулась эта среди прочих и со мной случился "взгляд не могу отвести".



Даже если вместо Звезды Феанаро витраж и звезда другая... хотя важна же не формальная составляющая. А тут эти три белых точки на алом и Звезда. И на это, как вообще на звезды, можно очень долго смотреть... что-то про вечность и про то, что выше всех нас.
А еще меня радует снова делать соо - как новый дом обустраивать и смотреть, как обустраивается)
Картинка отсюда: www.grapevineartglass.net/images/stained_glass/...

---

Рождественская сказка.

Радует...

04.01.2019 в 23:53

Пишет  Хильдико_Вильнюс:

Рождественская сказка.
...Я обещала эту историю два года назад - так вышло, что я обратилась с просьбой к дорогому мне человеку, и пообещала ему записать уже глюки про госпожу Фанненквэ и Гизов. И да, что человек умер четыреста с хвостом лет назад в данном случае не имеет никакого значения.
...Очень надеюсь, что они на меня не обидятся.
В общем, она к дате - в жж как положено появилось 23ого, ну, пусть и здесь будет.
Мое личное Ньерэ немножечко со сдвигом

Посвящается gorgulenok и ключевым персонажам этой истории.
Благодарю  silent-gluk за редактирование.

"Значит, будет Катькой!"
(Реплика, услышанная в церкви)

Как-то раз накануне Рождества к Людовику, кардиналу Лотарингскому – он как раз выходил из церкви – подошла кошка.
Большая, красивая и очень пушистая трехцветная кошка.
И попросила она кардинала почти человеческим голосом:
– Окрестите меня, пожалуйста. Мрряу?
И посмотрела на него нежно и трогательно.

Умоляющий взгляд зверушки напомнил его преосвященству картины итальянских мастеров прошлого века – не то святая, не то кающаяся грешница...

Кардинал совсем не удивился. Ведь всем известно, что в честь Божьего праздника все Его создания обретают способность говорить языком человеческим, просто многие почему-то этим даром не пользуются.
– Но этой кошке, было, наверное, очень нужно, раз уж она заговорила. И не с кем-нибудь, а с самим кардиналом, – заметил его брат Генрих де Гиз, ехавший рядом.
А кардинал Лотарингский вспомнил, что он уже несколько раз встречал эту кошку и она, вроде бы, даже пыталась что-то ему сказать, но тогда он был пьян.
А когда кардинал был трезв, он не разговаривал с кошками.

Поэтому его брат Генрих взял кошку к себе на седло и привез ее домой

Поэтому его брат Генрих взял кошку к себе на седло и привез ее домой. А там братья Гизы покормили будущую сестру по вере, расспросили, что она знает о Боге и святой церкви, а потом налили себе и кошке вина – и долго убеждали ее, что Бог создал по своему образу и подобию все-таки людей, а не котиков. И что Он пришел именно к людям – дабы искупить их грехи, а заодно и весь мир. Потому что у кошек, наверное, нет грехов – во всяком случае, это не столь уж тяжкие грехи, чтобы их надо было искупать вот так.
Дело в том, что люди представлялись кошке довольно-таки неуклюжими созданиями. И ей было очень трудно согласиться с тем, что у Бога нет ни пушистого хвоста, ни мягкой шерстки, ни быстрых лапок... Разве что он намеренно принял облик самого нелепого из Своих творений?
– Зачем тебе это? – спросил кардинал Луи, – Ведь животные безгрешны.
– Мой. Умер. Нехорошо умер. Молиться о нем, – ответила она и стыдливо прикрыла мордочку лапкой.
– Ну, вообще-то животных не крестят. А если я просто благословлю тебя и будешь ты нашей кошкой, кошкой дома Гизов? Подумай, разве плохо? – искушал кардинал.
– Ах, господа люди, – сказала кошка, – не знаете вы моей беды! Иначе не говорили бы так... Был у меня замок, больше и красивее вашего, хозяин его был прекрасен как рассвет и волосы у него сияли на солнце – вот, почти как твои. – Она подошла к Генриху и ласково потерлась о его руку. – Был он мудр и отважен... Ну, а иногда просто отважен. Друзья и вассалы верили ему без колебаний, союзники уважали, а враги боялись. Он любил меня, я его, и все, жившие в замке, звали меня своей госпожой, – в низком, чуть хрипловатом голосе звучала гордость. – Я спала в его постели и ела из его тарелки – ну, когда он не видел, а сам он испытывал ко мне столь великое уважение, что никогда не ел из моей... Он был учтив, куртуазен, он посвящал мне стихи и ни разу не запустил в меня даже тапочком! Мой господин был могущественным князем, отважным рыцарем – лучшим из всех, лишенных хвоста! А потом он умер, глупый, плохо умер, как будто можно умереть хорошо, ушел и не вернется, ему там плохо, а надо чтобы лучше, – закончила кошка, и в глазах ее стояли слезы...
Ну, стояли бы, будь она человеком.
– Почему ты... Почему вы думаете, что ему там плохо?
– Так ему и здесь было не то чтобы хорошо. Особенно под конец, – сказала кошка, моя лапкой за ухом.
– Болезнь? – уточнил кардинал. – Раны, козни врагов, плен? Гибель близких, злое колдовство...
– Да, – согласилась кошка. – И это тоже.
– А может, ты заколдованная принцесса, – спросил Генрих Гиз, – и не хозяин он тебе, а возлюбленный?
Кошка начала вылизывать у себя под хвостом, делая это с таким изяществом, словно она и вправду была заколдованной красавицей.
Генрих покраснел и отвернулся.
– Но крестить можно только человека, – заметил кардинал, нарезая сыр.
– То есть кошка – не человек? – уточнил Генрих любуясь отражением свечей в кубке с вином. Кошка, полагавшая, что любоваться следует только ею, тут же забралась к нему на колени, поцеловала в нос, едва не выбив из рук кубок, и улеглась поудобнее.
– До сих пор я был уверен, что нет.
– А как мы определяем, кто человек, а кто не совсем?
– Ну, по Платону...
– По Платону достойны любви исключительно юные пажи, а дамы – только если выдуманные и давно умерли! Так что я не стал бы во всем полагаться на его суждения, знаешь ли, – Генрих погладил кошку.
– Ну, а если серьезно – у человека есть лапы, хвост, а у кошки – душа... То есть наоборот, – сказал кардинал. – У животных нет души. Простите, мадам.
Кошка посмотрела на него так, словно он только что сказал несусветную глупость.
– А мне казалось, у животных нет разума, – возразил его брат, – но ведь и у многих двуногих с этим тоже не очень...
Кошка согласно муркнула и потерлась о его руку.
– У тебя, например...
– Спасибо, брат, я тоже тебя люблю. Вообще-то я имел в виду некоторых придворных нашего короля – кстати, о Платоне...
– Да и сам король, – подхватил кардинал, – а гугеноты! Разве можно назвать их разумными?!
– Я бы сказал, это спорный вопрос, – возразил Генрих, – И не знаю, как там с разумом, но с душой своей люди порой творят такое... Что лучше не стоит. А с кошкой, по-моему, все ясно: то, что она пришла к нам и попросила о крещении, говорит, что душа у нее вполне себе есть, да и разума побольше, чем у некоторых двуногих.
– Хочешь сказать, Господь по каким-то своим, неведомым нам причинам наделил эту зверушку разумом – и она тут же пришла к нам вот с такой вот просьбой?
– А что тебя удивляет? По-моему, вполне логично, – сказал Генрих, предлагая кошке кусочек сыра. – Если бы меня внезапно наделили разумом... Сам же знаешь, чудеса случаются – к тому же сегодня Рождество!
– Да, если бы тебя внезапно наделили разумом, это действительно было бы рождественское чудо, – согласился кардинал. – Можешь попросить кошку, пусть помолится и о тебе тоже. Но вдруг это козни злых духов? – засомневался он, наливая себе еще вина.
– Вот и проверим. Но, я думаю, злые духи попросили бы о чем-нибудь менее благочестивом. К тому же демоны не могут произнести имя Божие, а кошка – запросто.
– Ну да, только при словах "Да приидет царствие Твое" оглушительно мурлычет и лезет целоваться.
– Так от радости же!
Кардинал залпом осушил свой кубок, налил себе еще, поманил кошку сыром и спросил, как она относится к кальвинистской ереси. Зверушка недоуменно уставилась на него.
– Ну смотри, в основе этой фигни лежит идея предопределения, – налей-ка мне еще, брат, – то есть эти еретики считают – подвинь ближе оливки – что Бог заранее придумал, кому идти в рай, а кому в пекло. И колбасу тоже. То есть они считают, что наши дела, воля, мысли все и прочее значения не имеют. И сыр, да!
Кошка на мгновение задумалась.
– Это какая-то не Христова вера, – сказала она.
– Вот! – обрадовался кардинал, наливая в блюдечко вина.
– Мой сделал хорошего. Много. И разного – тоже. Но хорошего – больше. Но он сам – что делал, все его. Никто не придумывал заранее. И не может так быть, – сказала кошка, – чтобы сыр не имел значения.
Она зашипела, выгнулась дугой, впилась когтями в его колени – чтобы не упасть, понятное дело, продемонстрировав роскошный пушистый хвост и все то, что под ним.
– Вот видишь, – сказал Генрих Гиз, – наша кошка, католическая! Смотри, как рьяно отрицает всякую гадость! А что нетвердо знает Символ Веры, так его и люди не все...
– Если кто умнее тебя, это еще не делает его человеком, – вяло отозвался кардинал.
– Тогда тебе и вовсе не светит, – Генрих начал терять терпение.
– Но если я ее окрещу, – заметил его брат, – найдутся такие, кто станет говорить, что вера наша только кошкам и подходит...
– Ну, еще она подходит мне, – заметил Генрих.
– А про тебя вообще говорят, что ты дурак и склоняешься к лютеранству.
– Так мало ли кто куда... И вообще, мы ж эти, злобные католические фанатики, – пожал плечами Генрих, – про нас сам Бог велел говорить всякие гадости. А точно про меня, не про дядюшку-кардинала?
– Вроде как ты сам что-то такое...
– Можно, я скажу анахронизм?
– Наверное, можно... – Кардинал сделал глоток вина и потянулся к чаше с маслинами. – Все равно это рассказ, написанный к празднику по обету для развлечения друзей, – он быстро перекрестил брата:
– Разрешаю тебе вкушать анахр... То есть говорить анахронизмы в пост и в другие дни! Только не чаще двух раз в неделю. А то совсем уж ерунда получится.
– Ты когда-нибудь слышал о доверии к источнику?
Кардинал заглянул в бутылку, потом в кувшин.
– Лучше объясни – и достань еще. А то ж не всякому источнику можно доверять – только что в этом кувшине еще было...
– Смотри, – Генрих достал из-под стола корзину с бутылками и всякой снедью, отрезал ломтик ветчины, протянул кошке, и только потом начал открывать вино, – Одно дело если я сам тебе сказал, в серьезном разговоре, да на трезвую голову, – он перелил вино в кувшин, – и совсем другое, если ты что-то такое слышал от любовника дамы, которой рассказал кузен подруги, чей муж был на той попойке... В смысле, участвовал в диспуте. А может, там вообще было обсуждение выдающихся достоинств некоей дамы, которая, к глубочайшему сожалению множества достойных дворян, придерживается Лютеровой веры...
– О да, – согласился кардинал, – такая задн... И все остальное, благодарение Богу! – Он истово перекрестился и возвел очи к потолку. – А как она... – мечтательно произнес он, но, спохватившись, добавил:
– Я хотел сказать, что достоинства этой дамы воистину Господне чудо – и талантами ее Бог тоже не обделил.
– Так что же ты ее не обратил? – упрекнул брата Генрих, – А еще духовное лицо... Жаль будет, если такая роскошная по... Такая достойная дама не попадет в рай. Воистину, без нее царство Божие будет не столь прекрасным... Как было бы с ней, вот!
– Да я как-то не думал в тот момент, – смутился кардинал.
– Оно и видно, – поддел его старший брат. – Ты вообще в такие моменты не думаешь. Но, может быть, Господь простит ей невольный грех за великую ее доброту, щедрость и многие иные добродетели?
– А я думал, что за то, что возлюбила много...
– А разве это не грех, – поддразнила его кошка, – любить таких дам?
– Не, – сказал кардинал. – Грех – это не любить. Ибо сказано: возлюби грешника, а грешницу дважды, трижды, а потом, с Божьей помощью, еще разок.
– Вообще-то грех, – объяснил герцог Гиз, – но напоминать об этом дозволяется только моему духовнику и вот этой нахальной мелочи в сутане, в смысле, его преосвященству монсеньору кардиналу. А лезть в чужую личную жизнь – почти такой же грех. Тоже, не успела креститься, а уже рассуждает как...
– Как большинство обычных людей, – уточнил кардинал.
– Я больше не буду, – смутилась кошка.
И не стала.
– А кого тогда в крестные звать? – не сдавался кардинал. – Где мы среди ночи найдем доброго католика, который согласится... – Он обвел взглядом комнату, пустые бутылки и погладил кошку, удобно устроившуюся у него на коленях – и когда успела?
– А зачем искать-то? – удивился Генрих, с усилием поднимая кошку и пересаживая ее к себе – та ласково боднула его в подбородок. – Бодливому коту Бог рогов не дал! – наставительно сказал герцог, почесав будущую католичку за ушками. – А я вам чем плох?
– Ты склонен к ереси, забыл налить духовному лицу и слопал почти весь сыр... А сваливать будешь на кошку. – Кардинал кивнул зверушке и протянул ей предпоследний кусочек.
– Да я и притронуться не успел!
– Одиннадцатая заповедь Божья – "не зевай"! А еще ты выпил все вино, – кардинал налил себе из кувшина, – неоднократно оскорблял святую церковь в моем, разумеется, лице, как-то надавал щелбанов будущему слуге Божьему... И отбил у меня даму!
– Я ж раскаялся! – воскликнул Генрих с легким ужасом в голосе. – И вернул твою даму законному... Противозаконному владельцу! То есть ее умолял вернуться!
– А потом она два часа кряду расписывала мне, как ты... Какой ты со всех сторон замечательный и как ей с тобой было хорошо. И так хорошо, и сяк...* Думаешь, не обидно?! Такое не забывается и не прощается!
– Господь простит, – философски произнес Генрих и тоже заглянул в кувшин.
– Как ты ее назвать-то собрался?
– Даму? Да как я ее только не называл... Про себя, само собой!
– Кошку! Раз уж ты ей крестный папа – ну так придумай ребенку имя! А то ночь на исходе – как она потом ответит на положенные вопросы?
– Ну так а младенцы...
– Но кошка, согласись, не младенец. Вполне... Взрослая особа.
– Мадам кошка, какое имя вы предпочтете носить? – поинтересовался Генрих. – Какую святую хочешь в покровители? – Он ласково почесал гостью под подбородком.
– Всех, – сказала кошка.
– Придется тебе самому, – кардинал искренне веселился.
– Маргарита, – выпалил Генрих и задумался.
– Может, лучше... – начал кардинал. – Ну, например.. Хотя бы, вот, Антуанетта. В честь бабушки.
– И как ты себе это представляешь? Входишь в комнату и видишь, что кошка качается на занавесках или доедает твой обед – а ты ей: мадам Антуанетта...
– Вообще, у нас два родовых имени – Анна и Катерина. Ну, еще Мария...
– В честь Пресвятой Девы?
– А за Анну нас матушка съест. Если узнает.
– А за Катерину тебя – супруга и сестрица, – подхватил кардинал жизнерадостно.
– Ты знаешь, – сказал Генрих, – а мне кажется, мадам де Монпансье как раз может оценить необычайную отвагу госпожи кошки. А так же решимость, набожность и верность любимому. Кошка, будешь Катрин?
– Ты ее еще в крестные позови, – поддел его младший. – Да постой, куда ты, они, наверное, спят еще... В смысле, уже. А с ней этот ее... – кардинал поморщился.
– Господин де Мейнвиль весьма достойный и здравомыслящий дворянин, – возразил Генрих.
– Будь он здравомыслящим – спал бы с кем-нибудь другим, – парировал кардинал. – Мне говорили, он всегда держит под подушкой шпагу...
– Разумеется, – кивнул Генрих, – Шпагу, кинжал и пистолеты. Я же говорю – разумный и предусмотрительный господин. По-моему, они прекрасно дополняют друг друга.
– Ты имеешь в виду, кинжал и шпага? – попытался сострить кардинал.
– Да ладно тебе! Господин де Мейнвиль сначала просыпается, а потом уже стреляет! Сестра, между прочим, обычно тоже.
– Действительно, на редкость разумный господин, – согласился кардинал, – даже странно для Катрин. Но будить все равно тебе. Я духовное лицо.
– А ты мне грехи отпустишь?
– Размечтался! Нагреши сначала...
– А я что делаю?
– Мало ли что ты делаешь. Вот сейчас например, убеждаешь меня не отказывать в святом крещении заблудшей душе, слопавшей весь сыр. Кошка, делиться надо! – наставительно произнес он. – С ближними! И с духовными наставниками в первую очередь!
– Каждую десятую мышку – кардиналу! Между прочим, во времена апостолов, – продолжал Генрих, не видевший между теми и этими временами принципиальной разницы, – крестили вообще всех желающих. Языческих царей, диких зверей, раскаявшихся злодеев...
– Так она же не раскаялась... В смысле, домашняя – смотри, с какой кротостью и смирением лопает колбасу!
– И не раскаивается, – улыбнулся Генрих, почесав зверушку за ухом.
– А еще – есть? – спросила кошка с надеждой.
– Так тебе благодать Божью или оливки с сыром? – притворно возмутился кардинал.
– Так одно другое дополняет, – благодать и дары...
– Сыр – дар Божий, – заметила благочестивая кошка. – И сметанка. – Она поглядела на его преосвященство кротко, но с намеком.
– Ладно, – подытожил Генрих, – я пошел. А ты пока выясни, как крестят всяких там... Драконов, фей, великанов, женщин с козлиными ногами и змеиными крыльями... Эльфов? При этих словах кошка подняла голову и внимательно посмотрела на кардинала.
– Ну, они хотя бы походили на людей...
– Всякий, кто просит о крещении – человек, – твердо сказал Генрих.
– Было, кажется, что-то для таких случаев. И потом, вдруг она после крещения превратится в человека? А я уже успел полюбить ее кошкой... Такая милая, нежная, ласковая, пушистая... Кошка, хочешь, я прикажу еще сыра? Что говоришь – после? Вот теперь я верю, мадам, что ваше желание присоединиться к Божьей церкви действительно твердо.
– Наверное, будь она дамой – она не стала бы говорить, что кошки – венец творения, – сказал Генрих. – Мадам, вы превратитесь в человека после крещения?
– Фшшш! – кротко сказала кошка. Потом подумала и добавила: – А зачем? Неудобно же... и некрасиво, – она потупилась, – голой ходить... Без шерстки. И хвост... Не, не буду. Стыдно.

* "Генрих де Гиз... до тогов ремени меньше блистал на поле боя, нежели в альковах" (Филипп Д'Эрланже "Резня в ночь на Святого Варфоломея")
...К тому времени (лето 1872 года он успел поучаствовать в битее при Сен-Деньи, Жарнаке, Монконтуре и героически защитить Пуатье от Гаспара Колиньи.
"Кстати, насчет того, что трахался он лучше, чем воевал — солнц, а ты представляешь, КАК он трахался, если это все-таки случайно правда? )" – Горгуленок.


В спальне госпожи де Монпансье действительно обнаружился граф де Мейнвиль. А Мейнвиль, это, несомненно, хорошая компания, – считал Генрих.
Не только потому, что тот всегда клал рядом с собой шпагу, кинжал и пистолеты, но и потому, что не стал никого убивать, когда герцог Гиз пришел будить сестру.

Сначала Катрин немного удивилась, но пообщавшись с кошкой, с восторгом согласилась, убедившись в набожности будущей крестницы, а так же в том, что кошка говорит человеческим голосом – и умнее большинства придворных дам.
Окрестили кошку с формулировкой, найденной кардиналом в какой-то старинной книге: "Тот, кто, возможно, человек".

...Вскоре женщины подружились – и порой госпожа де Монпансье приказывала подать вина, закусок и валериановой настойки, звала крестницу – та устраивалась под боком или на коленях, смотрела влюбленными глазами. Они угощались, беседовали о чем-то своем, иногда к ним присоединялся кто-нибудь из кавалеров с лютней, а кошка подмуркивала в такт.
– Мне кажется, они обсуждают нас, – пожаловался как-то кардинал брату, – причем не с лучшей стороны.
– А какая сторона у тебя не лучшая? – полюбопытствовал Генрих.
– Ну, если смотреть с точки зрения кошки, то у меня, наверное, все хорошие. Особенно та, с которой стоит блюдечко со сметаной.
– Ну так ставь с обеих, – посоветовал ему старший брат. – Всему-то тебя учить надо! К тому же, я думаю, что у двух столь прекрасных, достойных и многоопытных дам и без нас есть кого обсуждать... Я уверен, в ее жизни было немало благородных и отважных мужчин...
– Ты имеешь в виду...
– Ее прежнего хозяина. С ближними и домочадцами, – кивнул Генрих. – Уверен, ей было очень хорошо с ним, иначе она не стала бы за него молиться.
– Но, может, они обсуждают и не столь высокие мотивы, – предположил кардинал, – а что-нибудь более... Насущное?
– ...Ах, дорогая, ко мне намедни приставал один кавалер... Рыжий, наглый, обходительный, и собой хорош – а уж как поет! Даже и не знаю – принять или когтями по носу?
– Смотря по тому, мадам, хочется ли вам от него котят, – подхватил кардинал, – или хотя бы просто любви... Где-нибудь в саду или на крыше.
– Ну, зачем же на крыше, если в вашем распоряжении любая кровать или мягкая корзинка с подушками.
– Так ведь с котом на крыше, наверное, грех, – задумчиво произнес Людовик.
– Так ведь это смотря кому, – заметил его брат, – и потом, не согрешишь – не покаешься, а не покаешься – в рай не попадешь!
– Вот так и приходится благочестивым дамам принимать у себя нас, котиков, ради спасения души, – патетически вздохнул кардинал. – Особенно тех, у кого язык хорошо подвешен, – он почему-то смутился и покраснел. – Как ты думаешь, она занималась любовью на крыше?
– Вряд ли. Мне кажется, она слишком любит удобства – чтобы подушки, мягкая постель... Или ты не о кошке?
– А тебе приходилось?
– Так я тебе и рассказал, малявке!
– Это оскорбление духовного лица, – возмутился кардинал. – Вот заберу госпожу кошку к себе в следующее Рождество – будешь знать! Станем пить вино, обсуждать Священное Писание, а тебя не позовем!

Братья расхохотались.
– Думаешь, они научились находить общий язык не только в Рождество?
– Я уверен, что всегда дамы, будь они хвостаты или нет, всегда найдут способ поговорить о том, что для них важно, – откликнулся старший брат, – равно как и мы.
– И это говорит князь, герцог, глава дома и, может статься, будущий король!
– Вот уж чего не надо...
– Ага, испугался!
– Тебе же хуже будет: если стану королем, издам закон, что клирикам, нарушившим целибат, полагается...
– Два ящика вина за вредность!
– Так чего же ты с вредными нарушаешь-то?
– Так других, по-моему, и не бывает. Что-то я об этом читал... У одного святого отшельика. Разве что кошка наша – но она все-таки кошка. Конечно, будь я человеком... То есть будь я кардиналом... Будь она кардиналом...
– А ты котом? Продолжай-продолжай, мне очень интересно!
– В общем, ты меня понял.
– Сдается мне, любезный брат, будь наша кошка дамой – в смысле, человеческой дамой – она бы не удостоила бы своей благосклонностью ни одного из нас.
– Да ладно! О тебе вообще болтают, что ты со своими дамами разговариваешь, не только с кошками. Будто больной или ненормальный...**
– Как с кошкой разговаривать – так нормально, а с дамами...
– Ну так кошка же Божье создание!
** Об этой странной привычке Генриха Гиза упоминал аббат Брантом, которому она казалась странной – этот наивный человек удивлялся, что дамы почему-то любят Гиза не смотря на...

Кошка оказалась дамой набожной и благочестивой. Она ходила с Гизом в церковь, слушала проповедь, в нужных местах возводила глаза к небу, молилась вместе со всеми и выражение морды у нее было самое что ни на есть созерцательное.
И даже исповедовалась – герцог не знал, в чем. А кардинал, понятное дело, не говорил.

....Поймала мышку в пост – и грех ли это?
Прогнала соседского кота – но грех ли это? Или грех – если не прогнала?
Впрочем, мадам Катерина, по-видимому, блюла свою честь и котов к себе близко не подпускала – к некоторому огорчению кардинала, размышлявшего, что будет, если у верующей кошки родятся котята. Будут ли они разумными? И как тогда – крестить их во младенчестве, а потом катехизировать? Или сначала катехизировать, а потом крестить?

...В постные дни ела только рыбу, отказываясь от мышей и сметаны. Впрочем, сметану кардинал разрешил ей особым декретом – потому что на одной рыбе долго не протянешь, – объяснил он, – я бы точно не смог.
Декрет записали на маленьком кусочке самой лучшей бумаги и прикрепили к ошейнику рядом с крестом и гербом дома. Бывало, приходит кошка на кухню и указывает лапкой на свиток – мол, сметанки бы мне. И смотрит огромными глазами, полными надежды.
И никто не мог ей отказать.
Она замечательно ловила мышей и крыс – но не столько ела, сколько демонстрировала свои трофеи – смотрите, мол, какая я охотница. В постные же дни приносила свою добычу кардиналу и аккуратно раскладывала на столе.
– Все правильно, – сказал Генрих. – Ты же сам на проповеди говорил – воздерживаясь от мяса, жертвуйте бедным. Ну, или на церковь. Вот она и жертвует. Видимо, ты в ее представлении бедный – раз мышей ловить не умеешь!
– Может, это десятина...
...А манеры у нее были как у знатной дамы. Нежный взгляд, исполненный нездешней мудрости, ласковые прикосновения мягких лапок и бесконечное терпение, с которым она караулила мышь или пыталась устроиться у кого-нибудь на голове. Или еще на чем-нибудь. Впрочем, спать в компании кошки оказалось неожиданно приятно – теплая, мягкая, уютная. И раны заживают куда быстрее – и не болят почти...

Как-то герцог Майенский, приехавший в гости к братьям, узнал про католическую кошку, пришел в восторг и пожелал познакомиться. Хотя до Рождества было еще далеко. Поэтому вечером братья собрались втроем – не считая кошки. Генрих официально представил ее брату.
– Иди сюда! – сказал Майен и похлопал себя по ноге. Кошка запрыгнула ему на колени, посмотрела в глаза так умильно, как умеют только ее сородичи, потерлась о щеку гостя, поцеловала в нос и с благодарностью приняла из его рук кусочек ветчины. А потом устроилась там же, на коленях, в максимально неудобной для него позе, и начала вылизываться.
А когда герцог, ошарашенный таким поведением красавицы, без церемоний спихнул ее на пол, посмотрела на него укоризненно.
– Настоящая дама, – заметил Гиз, – сначала делает все, чтобы вас заинтересовать, а потом демонстрирует, как вы ей безразличны.
– Настоящие дамы, – заметил кардинал, – не вылизывают себе то место, из которого появляются котята. Для этого у них есть мы.
– Не знаю, как ваши, а мои дамы себя блюдут и котята у них ниоткуда не появляются! Только бастарды – а это, согласитесь, большая разница, – заметил Майен. – Но я впечатлен. У мадам Катерины королевские манеры. А ее умение владеть собой заслуживает всяческих похвал: когда мелкий читал молитву, она даже не попыталась спереть угощение!
– Ты бы видел, как она мессу слушает, – заметил Генрих, – мне бы так! Не гоняется за мышами, не разглядывает дам... В смысле, других прихожан. А молится – видно, что и вправду обращается к Богу. А с каким смирением ждет в очереди у исповедальни – правда, мне пришлось проткнуть шпагой двух болванов, пытавшихся отшвырнуть ее пинком. А исповедуется – мурчанием, что ли? Хотел бы я знать, и что у там у нее за грехи?
– А вот не скажу – тайна исповеди, – привычно поддел его кардинал. – Но она действительно очень, очень благочестива. И умна – хоть на диспут выпускай!
– Не стоит, – заметил Генрих. – Она все-таки разговаривает только одну ночь в году, жалко тратить ее на споры. Я и сам не прочь поболтать. Хотя отношение свое к тому, что ей не по вкусу, она вполне может выразить и без слов – шипит, шерсть дыбом...
– Вообще, немногословие для дамы скорее достоинство – а то приходила тут ко мне одна на исповедь – пять часов закончить не могла, – кардинал вздохнул.
– Это после нее ты был такой смущенный и запыхавшийся?
– И не напоминай! Вообще, мне немножко странно, что наша кошка избегает котов. И жаль – интересно, какие получились бы котята?
– Ничего странного в этом нет, – возразил Гиз. – Это как раз естественно. Представь, что у тебя человеческая душа...
– Ну, спасибо!
– Это не мне спасибо, а Господу! Фея ли ты, благородная дама, или заколдованная принцесса – в данном случае не так важно.
– Принцесса, заколдованная в кардинала, – это какая-то новая сказка! И, чтобы расколдоваться, я должен поцеловать, прекрасного принца, прости господи? Зная наших принцев, так лучше уж жабу!
– Да не в кардинала, в кошку!
– Еще того не легче – кардинал, превращенный в кошку... Видимо, за очень тяжкий грех. Я соблазнил свою духовную дочь или съел мышь в пятницу? – полюбопытствовал Людовик. – Или сурово отчитал даму, которая целый день рассказывала мне о своих грехах и собиралась продолжить ночью без перерыва на ужин? А бедняжка так огорчилась, что ушла к реформатам? Только не говори, что я опять напился и нес во время проповеди этот бред про неповиновение тирану...
– Нет, всего лишь пел что-то из вагантов – знаешь, про горести бедного студента – и в кабаке ему в долг не наливают, и девки, опять же, не дают, а профессора зачем-то заставляют учиться... Очень печальные стихи, вся церковь рыдала. Особенно дамы, – подмигнул Майен.
– Может, после этого они буду милосерднее к бедным юношам... Я тоже плакал, когда впервые услышал эту историю в твоем исполнении, – заметил Генрих.
– И именно потому ты заявил отцу, что будешь воином, а в университет категорически не хочешь? На войне все-таки легче... Великая, однако, вещь – искусство! Но я надеюсь, что милосердный Господь даже в таком случае не стал бы превращать меня в кошку, принцессу или студента – лучше уж в лягушку... Ну или в кота. В хорошем доме. Миска сливок, теплая кухня, ласковая хозяйка...
– Помойка, отбросы, любой прохожий может швырнуть камнем. Но даже не в этом дело – стал бы ты производить на свет дитя, которое, возможно, будет просто котенком, лишенным разума, и я не знаю, что там у них с бессмертной душой...
– Если бы я подумал об этом в тот момент, то, может, и нет...
– Но заводить роман с обычной кошкой, лишенной разума...
– Почему нет? Если она была бы добра ко мне, а других вариантов не предвидится... К тому же многие двуногие тоже не слишком-то разумны, хотя их-то Бог создал по образу и подобию своему! Постой, ты намекаешь на то, что дураком быть грешно? Госпожа кошка, у вас замечательная задница, достойная поэмы... Или хотя бы сонета! А такого роскошного хвоста я не видел ни у одной другой дамы – но, прошу вас, не надо его мне под нос!
– Вы знаете, благодаря вашей подопечной я начал обращать внимание на обычных кошек, – заметил Майен через несколько месяцев. – Добрее стал, что ли. Вот, на днях велел жестоко выпороть одного парня, который пнул кота...


Порой кошка показывала картинки – замок на холме, всадники с незнакомыми знаменами, белый город, утопающий в садах, башни, витражи, фонтаны... Странные место – ни грязи, ни бедности. И жители хороши собой: приятные лица, звонкие голоса, улыбки – и ощущение врожденного достоинства, какое не всегда встретишь и у принцев. У всех – у воинов, у прохожих, ремесленников, слуг, если это слуги. На вопрос "где?" кошка отвечала что-то вроде "там, далеко, больше нет". "Когда?" – Давно, но что для кошки "давно" – год, два?
Сотни лет, если она и вправду фея – или заколдована?
А вот худой человек в кресле – тонкое изможденное лицо, рыжие волосы с проседью. Что-то пишет – кошка играет перьями. Тот самый прежний хозяин? Синеглазый юноша с каштановыми волосами и мягкой улыбкой приносит еду, садится рядом – она немедленно забирается на колени... Слуга, друг, родич?
"Наш!" – уверенно отвечает кошка.

Небольшая компания сидит за вином, темноволосый музыкант играет на арфе – кошке спокойно, хорошо, ей наложили полное блюдце лакомств, а кое-что она стащила сама.

Круглая комната с невысоким потолком – судя по всему, оружейная. Высокий молодой воин со шрамом на щеке и с длинными волосами, собранными в пучок помогает хозяину кошки надеть доспехи.
...А меч у него справа висит – кстати, фехтует он левой, и кошку гладит тоже левой. И пишет тоже левой – забавные такие буквы, ни на что не похожие. Не греческий, не латынь...
Может быть, китайский?
И рисует левой. Генрих никогда прежде не видел, чтобы кто-то рисовал – так. Тщательно обозначая каждый штрих, каждую линию. Словно хочет этим сказать что-то такое, чего не может – словами, или чем-то еще. Сам он никогда не учился живописи, а тут впервые пожалел об этом.
Да ему же неудобно, – сообразил Гиз. Кошка на коленях сидит – то-то я смотрю, поза странная...

...О, какая сталь – не испанская, не дамасская, лучше, много лучше! Очень интересная конструкция доспехов – ага, меч у него тоже под левую... Правая, как всегда, неподвижна. Хозяин кошки указывает на щиты – большие, каплевидные, некоторые украшены звездами, всякими диковинными изображениями – не поймешь, солнце или цветок. Совершенно незнакомые гербы, если это гербы. Хозяин что-то говорит, оруженосец медлит и смотрит не то с восхищением, не то хочет сказать: "Дурак ты, мой герцог, вот как есть дурак". Генриху очень хорошо знаком такой взгляд. Оруженосец аккуратно достает из шлема пригревшуюся кошку, передает его господину, подбирает щит полегче, закрепляет на правой... Интересно, чем дело кончилось?

Рыжеволосый лежит в постели, ему явно плохо – он закусывает губы, чтобы не стонать, на лбу блестят капельки пота. Ранен, болен? О, какие шрамы – интересно, где его так? Впрочем, нет.
Неинтересно.
Юноша, которого кошка назвала Нашим, снимает с жаровни котелок с питьем, процеживает через чистую ткань – что же, выходит, он лекарь? Кошка лежит у правого бока – видимо, тоже лечит?
Лекарь осторожно поит больного, о чем-то они говорят – интересно, может ли кошка передать смысл? Ага, князю очень нужно куда-то ехать... И, кажется, с кем-то драться. Можешь ли ты помочь? – спрашивает хозяин кошки. О, у него тоже лекарь – доверенное лицо, – обрадовался Генрих. И, наверное тоже считает его полным придурком? Ну, это естественно...
Кажется, лекарю идея князя совсем не нравится – по лицу видно. Ну, сейчас он ему скажет!
А, нет – говорит, сделаю так, чтобы смог, – но после, как все закончится, придется, может, лежать несколько недель.
Ну, до этого надо еще дожить!

И ведь он очень, очень переживает за князя – во всяком случае кошка в этом уверена. Как за родного, если не больше – но почему-то готов сделать все, что в его силах, чтобы его господин – и друг, это несомненно – смог успеть на битву, которая, возможно, станет для него последней. Получается, без него никак? Или у юноши – впрочем, не так уж он и молод, если приглядеться – какой-то свой интерес? Зла он князю не хочет – а чего хочет-то? Или желание господина для него важнее, чем его же здоровье и жизнь?
Интересно, что связывает этих двоих, где он нашел такого лекаря и есть ли там еще такие?

И почему, когда входит высокий темноволосый воин в синих с серебром одеждах, сердце рыжего князя вспыхивает счастьем, а лицо светится такой радостью, перед которой все остальное меркнет?
Кто он ему – друг, брат?
Но почему возлюбленный дамы Катерины смотрит на него так, словно тот ему даже не жизнь спас – душу из ада вызволил, возможно, не раз?

О чем он так жарко спорит с тем с музыкантом – и еще с какими-то людьми? И почему такое отчаяние на лицах...

А кто тот светловолосый, с которым он вел долгие и проникновенные разговоры? А та дама, с которой беседовал в саду, и после, за бокалом вина? И что у него с рукой?

...Ветер одуряюще пахнет весной, молодой травой и немного – пылью. Запах лошади, нагретой земли, хозяина – кошка выглядывает из седельной сумки. Сверху – небо, вокруг, куда ни глянь – поле. Правая рука неподвижно сжимает уздечку – то есть не рука, сообразил Генрих, что-то вроде перчатки – неприметная, потертая, на левой точно такая же. Что там – увечье, следы болезни, пустота? Просто не двигается? Кошка упоминала плен, какое-то нездоровье – на левой кисти, если приглядеться, можно разобрать старые шрамы.

Вот кто-то почтительно передает ее всаднику, тот осторожно усаживает в специальную корзиночку, выложенную мягкой тканью, – почти конные носилки.

Пушистые котята играют на ковре, наполняя сердце нежностью... Рядом хозяин, его друг в синем с серебром, еще кто-то, обсуждают, как расставить войска – кошка чует сгущающуюся в воздухе тревогу.
Город из белого камня, приветливые улыбки жителей, солнечные лучи рассыпаются на мириады цветных бликов в стеклах витражей. Здесь собрались немногие выжившие вассалы ее господина – кошка ощущает их печаль, боль множества утрат. И, подобно, королеве, старается заботиться о своих подданных, утешать и поддерживать.
Осенний сад и тревога, почти седой хозяин, давешний музыкант и пара малышей.
А вот ее запихивают в седельную сумку вместе с одеждой и какими-то свитками. Бешеная скачка – а за спиной горит белый город, в котором остался последний из рода ее людей. Вот она выпрыгивает из сумки и вцепляется в лицо уродливому наемнику, вот неотступно сидит рядом с раненным воином, греет и вылизывает.
Кажется, это один из тех, кто приходил к ее прежнему хозяину?

...В ту рождественскую ночь им удалось узнать, что хозяин кошки держал замок на границе, оборонял его от врагов, которые представлялись зверушке совершенными чудовищами. Что он верил, кажется, в Единого Бога, но ничего не слышал о Христе – впрочем, в тех краях о нем вообще ничего не знали. Праведные язычники, живущие где-то на краю мира, до которых дошли какие-то смутные сведения? Или просто кошка была тогда молода, счастлива и не интересовалась подобными вещами, как многие в юности?
Что мы знаем о нем? Герцог защищавший свои земли от каких-то чудовищных врагов. Был в плену, чудом спасся, потом долго болел (я лечила!), много воевал, а потом как-то нехорошо умер.
– Нет! Его съело.
– Болезнь? По описанию не похоже ни на что. Проклятие какое-то? Горе? Вина, потери?
– И это тоже.

Генрих Гиз пытался понять: где это могло быть, с кем сражался усталый рыжеволосый воин и жители белого города? Кажется, он был князем или королем – того самого города? Или замка в горах – изящный, словно устремленный в небо, он был тем не менее очень неплохо укреплен, пожалуй что и нельзя было сделать лучше.
Кошка напоминала ему какую-нибудь заколдованную принцессу. Или знатную даму, которую выдали замуж за человека много старше ее, а после его смерти она пошла в монахини – молиться о спасении души своего господина. Он снова и снова спрашивал:
– Не была ли ты прежде прекрасной девой? Может, тебя заколдовали?

Кошка шипела, плюхнулась на задницу и начала вылизывать у себя под хвостом или кусала его за руку – впрочем, почти не больно.
Он пытался расспрашивать – кошка отвечала, как могла. Красноречивым взглядом, сменой позы, иногда новой картинкой. Конечно, она могла не знать тонкостей веры, не разбираться, с кем и почему сражаются ее люди, хотя почему-то была уверена, что с чудовищами, а то и с самим дьяволом. Но многие подмеченные ею детали казались странными.
– Они погибли?
Молчание.
– Кто-нибудь из тех, кого ты знала в замке, жив сейчас?
– Наш. Может. Тот еще. Эти, – снова мелькание лиц. Светловолосый, один из юношей, с которыми он беседовал, обходя дозоры, очень красивая, но совершенно незнакомая женщина...
– Где они сейчас? Могу ли я поговорить с ними?
Молчание.
– Где это было?
– Дома.
– Кто он, кем он был?
– Мой.
А "Наш", надо полагать, – тот, кого кошке приходится делить – с князем, другим котом или его собственной семьей... А еще были "Тот", "Его", "Ну, такой" и множество других наименований. Тот, кто приносит яблоки, Болит Внутри, Теплый (высокий воин с суровым лицом) и даже Не Люблю.
– Как звали твоего господина?
– И'ррр'яу!
– Ир... Яу?
– И'ррр'яу! – ощущение, что он неправильно передает интонацию, тон, не говоря уже об эмоциях. Скорее всего, люди называли его иначе – почему-то казалось, там должно быть несколько имен и, вероятно, титул. А может, и не один.
Но как-то так получилось, что он стал упоминать в молитве "прежнего хозяина кошки и его людей", утешая себя тем, что Господь знает все имена.

...Может быть, и самого его на кошачьем языке зовут как-нибудь похоже. Что-нибудь вроде "Мурк" и значит: "Мой личный человек, не так хорош, как первый, но тоже вполне даже и неплох".
Во всяком случае, он надеялся, что "вполне неплох".

Она часто спала рядом с Генрихом, когда тот ночевал один. Если же к нему приходила дама, кошка выходила, будто бы по своим делам или дремала в своей корзинке, притворяясь обыкновенной кошкой.

Иногда он брал кошку в поездки – те, что казались безопасными. Друзья вначале посмеивались над этой его причудой, но вскоре благородные манеры и ласковый нрав лотарингской кошки покорили всех – куда там иной куртизанке. К тому же, как оказалось, она чуяла опасность – шипела, шерсть вставала дыбом – а как-то раз, молнией выскочив из седельной сумки, впилась в лицо одному из убийц как раз когда тот собирался спустить курок, потом быстро и умело выцарапала глаза второму, подарив Генриху несколько минут и, пожалуй, жизнь.
После этого случая он перестал брать ее с собой – разве что госпожа кошка очень уж настаивала.

Два Рождества Генрих пропустил – один раз кардинал закрылся с кошкой и они вели теологические беседы. Вроде взрослый человек, отец шестерых детей***, – говорил потом Гиз, – а беседует с кошкой на теологические темы, как дитя малое!
Потом случилась очередная война и ему пришлось уехать.

*** На самом деле шестеро, вроде, было у кардинала Жана. Видимо, Генрих дразнится – ну или ему виднее.

Так что на третий, 1588 год он надеялся все же поговорить с кошкой. Постарался уладить все дела до Рождества, чтобы ничего не помешало. Спросить наконец о хозяине – как его звали, где он жил, с кем и почему сражался...
Но вышло так, что он узнал всё за два дня до Рождества – утром 23 декабря 1588 года.

[MORE=И бонус***
Небольшая комната, сводчатый потолок, ощущение уюта. За высокими узкими окнами совершенно невозможное черно-синее небо, в котором танцуют, переливаются зеленые, золотые и ало-фиолетовые сполохи. Рядом озирается братец-кардинал. Вот не повезло так не повезло.* Одно хорошо – ни Майена, ни детей.
На стенах – оружие, карты, рисунки и, кажется, стихи – все это явно составляет причудливую композицию со светильниками, похожими на сияющие кристаллы. Во всем этом угадывается некий смысл – даже в котелке с ипокрасом, что стоит на небольшой жаровне.
Он не сразу заметил хозяина – высокий человек с длинными темно-рыжими волосами сидел в кресле у стола и что-то мастерил.
А на столе – у Гиза перехватило дыхание – свертки, пакетики из разноцветной бумаги, краски, небольшая наковальня, щипцы, еще какие-то инструменты, орехи, книги, причудливые поделки из металла – серебряные веточки (как живые!), листья, цветы, драгоценные камни сверкают, словно капли росы...
Как раз сейчас он заворачивал маленькую фигурку спящей, кажется, лисы в ярко-зеленую бумагу с оленями, надписывал подарок – те же странные, ни на что не похожие буквы.
Увидел гостей, отложил кисть, повернулся – то же узкое лицо, тонкие черты – но ни следа горя или усталости. Встал, улыбнулся, протянул руку – правую. Рука как рука, ничего особенного, не считая мелких ожогов, уже почти заживших.
– Ну что, пришедшие следом, уберегли мою кошку?
* На самом деле кардинала убили 24ого. Но я считаю, что в данном случае это не существенно.[/MORE]


Если кто-то читает - мне хотелось бы знать, как оно вам, ну и вообще.

---

видимо, продолжение темы

Самый короткий день. Вечность. Почувствовать себя мертвым. Время. В пути стала белой самая долгая из ночей. Свет в отраженьях ничей. И умножается в стеклах пламя свечей, не поблекнув. Память. И эхо речей. Слово. Ни шагу назад. Только вперед до исхода. Мы выбираем свободу. Кто нам потом виноват. Судьбы по волнам летят. Скалы исхлестаны ветром. Небо в крови без ответа. Кровью небес звездопад.

(Странно, но когда я бегал в два часа ночи, самая долгая ночь, правда, была почти белой - видимо, из-за снега и мороза -10. Нереальное ощущение. В голове черт-те что и глючит на стихи.)

---

Долгая ночь

тихий шелест дождя в тростниках
знаки листьев среди облаков
это мы, уходящие в сны
это след на песке водой смыт
там где сон превращается в дождь
minna lorë i tië ve missë,
nalmë
yassë vánië taina mi litsë,
nalmë
missë limbar lussar mi lisci,
nalmë
imbë fánar taina ve escë,
nalmë*

********************************************************************************************
(*в сон дорога как дождь,
это мы
где исчез след среди песка,
это мы
капли дождя шуршат в тростниках,
это мы
между облаков след как шепот листвы,
это мы
- в обоих случаях "след" значит еще и "знак"
- "мы" - исключающее других, то есть мы - лишь те, кого объединяет вот эта судьба)

********************************************************************************************
тонкий лед на поверхности век
там где дождь превращается в снег
через черное белым разлом
через сердце боль в трещинах льдом
там где лед превращается в смерть

а потом в небе тает печаль
остается на сердце печать
снова лед рассыпается в дождь
вот и все
и ты просто идешь
там где дождь превратился в туман
там где свет превратился в огонь

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

История Хеймдалля, стража богов

Хеймдалльский рог и Виолища для масштаба. На игре он веселил народ до игры и после, когда все по очереди пытались в него дудеть)

картинка

И что-то меня вштырило до того, чтобы написать персонажный отчет и пару мифов))

История Хеймдалля, стража богов

Это не сага, ибо саги складывали раньше, когда даже люди жили так, как будто были великими героями, почти богами и жизнью легенд. Но легенды стали легендами, часть из них потерялась, часть забылась и даже боги теперь перестали быть богами, пробудившись в телах людей, привязанные к смертной оболочке, ее страстям, чувствам, страхам, болезням и потерям. Ее слабости.

Хеймдаллю, пожалуй, повезло. Он пробудился в 2014 году, не одним из первых, и не изведал ни беспредельного одиночества, ни страха безумия. Вместе с ним пробудились его братья Тор, Тюр и Браги, а также некоторые боги из других пантеонов. К тому времени Один уже состоял в Совете богов - Зевс, создавший Совет в сентябре 2013 года, заключил с бывшим соперником перемирие, предложив тому почетное место в Совете. Официальной целью Совета стало найти пробудившихся и помочь им осознать себя, понять, что произошло и как это исправить, не допустить гибели божеств. Хеймдалль пошел тем единственным путем, которым мог пойти – пошел за отцом и работал для Совета, собирая информацию, помогая новопробудившимся, которых находила Фрейя, и охраняя братьев, насколько мог.

Его потрясло, когда в декабре 2014 года Тюр был убит и обстоятельств смерти выяснить так и не удалось. Кровная месть не могла свершиться, пришлось просто смириться. Позже пропал Браги, когда с группой других богов отправился на разведку в психиатрическую клинику, спонсируемую корпорацией “Chaos Inc”. Фрейя вычислила, что в клинике держат Персефону, на тот момент еще толком не пробудившуюся, Кетрин Джонс, подающую надежды молодую актрису театра, которая, по информации СМИ, пропала без вести. Тут тоже ничего нельзя было сделать до поры до времени. Потом была попытка второго рейда, при котором погиб Перун.

В человеческой жизни Хеймдалль был известен как Александр Белов, в 27 лет успешный ювелир, бывший ролевик, музыкант и поэт. Саша жил один. В человеческом мире он не знал своих родителей. Чем-то, напоминающим семью, стал школьный друг Валерка Валерьянов и его тетя Валя, заботившаяся об обоих мальчишках. После школы Валерка пошел в технический вуз и пути друзей разошлись, но они никогда не забывали друг о друге и Валерка с тетей Валей нередко вспоминали Сашу в разговорах за чаем. А потом Саша позвонил другу. Именно он рассказал Валерке и тете Вале о том, кого видит в них – его человеческой семьей были Амон Ра и Исида. Хеймдалль пригласил друга в Совет богов в 2015 на почетное место главы египетского пантеона.

Зимой 2015 года были вскрыты личные документы и счета Зевса, имеющие отношение к существованию Совета. Сын Бальдра Форсети сам пришел в Совет, признался в том, что это его работа и предложил свою помощь. Хеймдаллю нравилось работать с племянником, вытворявшим чудеса, порой даже не вставая из-за стола.

Накануне очередного Совета, который должен был состояться в Нью-Йорке 1 декабря 2016 года, Форсети вычислил местонахождение своего отца Бальдра. Отвезти официальное приглашение Бальдру было доверено Афине. С ней отправился Фенрир. Форсети тоже захотел пораньше увидеть отца и Хеймдалль поехал с ним, поскольку мозги мозгами, а грубая сила тоже не помешает. На подходе к дому Бальдра стало ясно, что происходит что-то непонятное – битые стекла, всполохи и группа людей, которые были явно не в себе и напоминали зомби. Хеймдалль попытался проникнуть в дом, но столкнулся с каким-то пацаном, от которого ощущалась мрачная, почти черная аура и дыхание смерти. Пацан был явно удивлен, что Хеймдалль его видит, а когда тот случайно сорвал с него шапку, бросился бежать. Хеймдалль не пытался догнать, пошел в дом, но буквально у дверей его сбило с ног взрывной волной.

Очнулся в штаб-квартире Зевса. По всему выходило, что Афина и Фенрир спасли всех – Хеймдалля, Бальдра, Хёда и Локи - вытащили из гущи событий чуть ли не в последний момент. Бальдр и Локи рассказали позднее, что на них напали совершенно обезумевшие люди. Нападение было уже не первым и никто не знал, чем они вызваны.
Во время неразберихи Форсети пропал и Хеймдалль был уже готов идти на поиски племянника, но, к счастью, IT-гений вернулся невредимым.

На Совете в Нью-Йорке было много разговоров – о людях-зомби и о том, есть ли способ для богов вернуть их божественную суть. Пока все были в одной лодке и подтвердилось желание оставить хотя бы на время распри и работать на общее избавление.

Про Аида

На Совете Хеймдалль узнал парня, с которого сорвал шапку. Шапка, как рассказал Один, видящий суть магических предметов, делала невидимым. Но Хеймдалль видел суть живущих и потому такие чары на него не действовали. Аид возродился в теле 14-летнего пацана. Когда скандинав подошел поговорить, мальчишка не стал отпираться, и рассказал даже больше, чем Хеймдалль ожидал. Аид шпионил по приказу Хаоса. По всему выходило, что кроме Совета богов, есть другая влиятельная сила. Хаос снова пробудился, собрал вокруг себя сторонников и они тоже собирали информацию и перетягивали на свою сторону богов. Аида взяли в оборот сразу после пробуждения и поставили перед фактом – должен работать на Хаоса. Но чем дольше мальчишка смотрел на то, что происходит, тем меньше ему это нравилось. Поэтому он добровольно выложил Хеймдаллю все, что знал, в том числе и имена сторонников Хаоса среди богов в Совете, и согласился помочь и даже отвести в штаб-квартиру Хаоса, если понадобится – тайно или явно.

Кроме того, Хеймдалль и Аид сошлись в желании «делать хоть что-то, потому что нельзя же просто сидеть и ничего не делать». Аид мог призвать обратно любого из мертвых, Хеймдалль видел истину и ложь и мог отличить одно от другого. Посоветовавшись, решили провести эксперимент. На Совете богиня Кали много говорила о том, что после смерти переродится и будет способна вернуть свою божественную суть через круги смертей и перерождений. Возможно, это был путь – умереть, избавиться от человеческого тела и остаться лишь божеством. Кали вызвалась пожертвовать собой ради эксперимента. Хеймдалль рассказал о планах отцу, Один тоже захотел участвовать. Собственноручно он убил Кали, ударив в сердце своим ножом. Богиню оставили блуждать в посмертии с тем, чтобы она могла рассказать о том, что с ней происходило.

Когда пришло время возвращать Кали обратно, боги поговорили с ее духом и по всему выходило, что дело плохо – дух Кали не мог покинуть тело и оставался рядом с мертвой плотью, словно привязанным к ней. Можно было попробовать сжечь тело, но после долгих препирательств боги решили все же не делать этого с Кали и не обрекать ее на заключение рядом с собственным пеплом в случае неудачи. Понимание того, что и смерть не несет освобождения – было неприятным. Для Кали, судя по выражению ее лица, знание стало потрясением, разрушив ее картину мира и несколько сбив уверенность в собственной абсолютной правоте. Но богиня быстро оправилась, вернув себе и самовлюбленность, и самомнение, и снова вызывая желание убить ее на месте – едва не большее, чем прежде. Хеймдалль отнесся философски. Аид со смертью по-любому был на «ты». Поэтому даже неудачный опыт стал источником знания, но не причиной опускать руки. Нужно было просто искать новый путь и способ. Тем более, что пока было действующее человеческое тело, его можно было исцелить и в него можно было вернуться. Времени было мало, но оно было.

Про Хёда, Бальдра и Локи

У Хеймдалля и Хёда не было причин ни любить Локи, ни доверять ему. Источник проблем и зла. Хеймдалль признавал, что Локи иногда мог быть полезен, но количество проблем от него неизменно превышало его полезность. Поэтому когда Хёд обмолвился о том, чтобы убить Локи, Хеймдалль подумал, что, пожалуй, стоит. Теперь, когда Бальдр пробудился, не стоило рисковать его жизнью и тем, что история повернет на новый круг и снова встанет на путь к Рагнареку.

Никто из скандинавов не мог убить кровного родича без плохих последствий, а Локи был побратимом Одина. Хеймдалль обдумывал – как лучше осуществить план так, чтобы и задуманное было выполнено и законы соблюдены, когда Хёд, не раздумывая более, бросился на Локи с ножом. Хеймдалль остановил второй, добивающий, удар левой рукой, схватив нож за лезвие. Перед мысленным взором был предыдущий суд над Хёдом и Хеймдалль не был готов проходить через все это заново. Он любил брата. Поэтому Хёда скрутили, Хеймдалль отобрал у него нож и не стал просить исцелить свои раны на ладони – чтобы помнить о собственной ошибке и недосмотре. Локи исцелили и, казалось, что все исправлено, но в сердце Хёда было слишком много горечи, обиды и боли. Он думал, что не значит ничего для Бальдра, который простил и защищал Локи.

Хеймдалль пытался говорить с Хёдом и переубедить его, но видел, что тень на сердце брата не исчезает. И случилось так, что Хёд смог где-то добыть нож и все-таки убил Локи, когда старшего брата не было рядом и он не мог помешать. Порождение Локи Хель тяжело ранила Хёда и, когда Хеймдалль нашел брата, Хёд просил добить его. А потом мимо прошел Локи. Он сумел вернуться из мертвых и смеялся. Все усилия Хёда были бессмысленны и теперь его должны были судить за убийство кровного родича. Возможно, дать Хёду умереть было бы самым простым, чтобы не было нового суда и новой казни. Но каждый должен пройти свой путь до конца и не сворачивать там, где проще всего. Кали согласилась помочь и держать Хёда среди живых столько, сколько было нужно для Исиды, чтобы обрести силы после предыдущего исцеления. Позже Хеймдалль узнал, что Исида, когда у нее не оставалось сил, обратилась вместе с Гекатой к Хаосу, чтобы спасти тех, кого еще можно было спасти. Поэтому каждый раз, обращаясь к ней за помощью – сначала когда был ранен Форсети, потом для Хёда, Хеймдалль тем самым способствовал ее пути к Хаосу.

Когда Хёд был исцелен, Хеймдалль отвел брата в сторону и отдал тому его нож. Без объяснений, сказал только почти без всякого выражения: «Я возвращаю тебе твой нож». Хеймдалль верил, что Хёд поймет, что надо сделать. И все так и случилось – одним движением Хёд перерезал себе горло, вынеся себе приговор и приведя его в исполнение. Хеймдалль отнес тело брата в безопасное место, где он мог лежать в покое, и оставил там. Теперь было два пути. Хеймдалль верил, что Бальдр сделает все, чтобы вернуть Хёда и тогда Хёд, может быть, наконец, поверит в то, что нужен Бальдру и насколько сильно нужен. Если бы Бальдр не смог, то должен был выручить Аид. Хеймдаллю было все равно, какой бы оказалось цена. Поэтому когда отец сказал, что «раз Хёд так хотел умереть, то пусть его желание исполнится», Хеймдалль промолчал, ибо не мог перечить отцу, но не хотел и отказываться от того, что могло случиться и послужить исцелению горечи, которая мучила Хёда, и исправлению его судьбы.

Хеймдалль не ошибся насчет Бальдра. Бальдр повторил все то, что случилось с Хёдом, прошел его путь, перерезал себе горло и поделился с Хёдом своей жизненной силой. И столько в Бальдре было света и жизни, что жертва не убила его, а наоборот – воскреснув, он привел за собой и брата. Они больше не могли говорить, став немыми, но глаза обоих теперь сияли жизнью, любовью, пониманием и радостью.

Про норн

Когда удалось узнать, что в том, что случилось с богами, как-то замешаны норны, это было неудивительно, поскольку норны замешаны во всем, что происходит, так или иначе. Аполлон сумел увидеть, где найти норн, и Один с Зевсом отправились туда, в квартирку на верхнем этаже неприметного дома в Бруклине. Хеймдалль пошел с ними, ибо видел правду и ложь и мог различить их, а слепо доверять не стоило даже норнам.

Старшая из норн рассказала о том, что сестрам надоело смотреть, как боги вечно враждуют, разрушая мир, и тогда норны решили пробудить Хаос. Хаос должен был ограничить богов, но Хаос решил привести всех к истоку и фактически уничтожить с тем, чтобы пересоздать по своей воле. В последний момент норны остановили это и случилось так, что боги не погибли, но оказались заперты в человеческих телах. Чтобы вернуть богам их божественную суть и освободить от смертного удела, нужно было совершить ритуал, а для него нужны были четыре артефакта: чаша, двое колец, которые были сходны и различны между собой, и сердце. Артефакты нужно было собрать в одном месте и расположить в форме креста.

Взамен на рассказ о ритуале норна потребовала от Одина и Зевса клятвы прекратить вражду и войны. И боги поклялись сделать так. Хеймдалль слушал разговор и свидетельствовал, что норна сказала правду.

Про Хаос и Последний Совет

Были собраны три артефакта. Чаша, хранившаяся в музее Грааля в Венеции. Одно из колец, которое богам отдала норна. И сердце, которое носила на шее Афродита в виде драгоценного камня. Но второе из колец оставалось у Хаоса.

Сначала к Хаосу отправили Гермеса. Один отдал богу, способному украсть все, что угодно, шапку-невидимку, она должна была помочь пробраться к Хаосу незамеченным. Но проходило время, а Гермес не возвращался. Тогда боги посовещались и решено было идти к Хаосу, чтобы либо переговорами, либо силой получить последний артефакт. К тому времени стало известно, что и Хаос знал о ритуале, но хотел провести его так, чтобы вернуть все силы лишь себе, погубив остальных богов.

Зевс и Один вели всех, но перед самым началом, когда еще никто не знал, быть ли переговорам или битве, Один покинул свой пантеон. Потом вышел Эреб, стоявший на стороне Хаоса, и ударил пришедших заклинаниями. В столкновении Бальдр был ранен. Остальных Зевс сумел защитить своим щитом.

Происходящее требовало действий, но Хеймдалль чувствовал себя потерянным и не знал, что делать. Он столько времени шел за отцом и был его стражем и стражем богов, что с уходом Одина его мир почти рухнул. Но Тор оставался рядом. Тор всегда был рядом, спокойный и уверенный в своей силе. И нужно было помочь Бальдру. Хеймдалль увидел Исиду, вышедшую почему-то из дверей Хаоса, но не думал долго об этом, а попросил помочь Бальдру. Исида помогла, затем отвела Хеймдалля в сторону и заплакала. И было так, что это не Хеймдалль смотрел на египетскую богиню, а Саша обнимал тетю Валю, пытаясь успокоить и понять, что произошло. А потом услышал тихое «Валерка погиб».

Исида, истощившая свои силы в помощи другим, обращалась к Хаосу и не могла противиться больше его воле, принесла присягу. Когда Амон Ра отказался сделать то же самое, Хаос убил его. Исида знала, чем рискует, рассказывая об этом Хеймдаллю и предавая тем самым Хаоса. Предательство стоило ей жизни. Богиня ушла, осталась лишь тетя Валя, помнившая все и просившая Сашу беречь себя и не верить Хаосу.

Хеймдалль не знал, что делать дальше и не было никого, за кем идти и с кем посоветоваться. Потом он осознал, что Зевс пошел говорить с Хаосом. Надо было предупредить. Хеймдалль спросил, где верховные боги, и когда ему указали, вышел в холод и тьму на балкон, где Зевс и Хаос стояли и разговаривали. Было уже без разницы – как говорить. Можно было и не скрывать и бросать обвинения в лицо. Хаоса они не смутили. Он ответил, что другие боги тоже убивали его сторонников. И это было правдой. Хеймдалль сам видел убитых Эреба и Никту, которым Зевс отрезал головы. Хаосу удалось возродить их, но случившегося это не меняло. Видел он и мертвого Кецалькоатля, которого застрелил Один и которого некому было возродить.

Можно было броситься на Хаоса и попытаться отомстить за убитого Амона Ра, друга детства Валерку. Хеймдалль понимал, что у него не хватит сил убить Хаоса в открытом бою. Поэтому это означало бы только помешать переговорам и начать битву. Саше Белову было все равно, он хотел отомстить за друга. А Хеймдаллю было не все равно. Он думал о братьях и их судьбе. Можно было начать убивать, а можно было попробовать договориться в этот раз. Хаосу нельзя было доверять, но сейчас он не лгал и Хеймдалль чувствовал это. Хаос рассказал о своих намерениях убить всех – честно и не скрывая. Но сказал, что сейчас изменил мнение. Он не верил в то, что ритуал вернет божественные силы всем богам, но был готов прийти на Совет и принести свое кольцо. Был готов, чтобы решали все вместе. И Хеймдалль снова чувствовал, что Хаос не лжет. Что же, и Зевс, и Хаос были талантливыми переговорщиками и если им удалось договориться... потом из тьмы возникла Хель и Хеймдалль понял, что у него не было ни малейшего шанса причинить какой-либо вред Хаосу.

И все же сомнения не оставили. Перед Советом Хеймдалль все еще думал о том, что следует сделать. И снова отбросил мысль об убийстве, представив, как начнется резня и все погибнут, не использовав шанс, который был сейчас так близко. Хеймдалль вошел в зал Совета последним и встал за спиной у сидевшего в стороне от всех Хаоса. Чтобы остановить, если потребуется. И по-прежнему раздумывая о жизни и смерти. Сейчас он мог бы ударить в незащищенную спину. И Хаос не смог бы ни помешать, ни защититься. В этот момент Хаос бросил взгляд через плечо. Он увидел, что Хеймдалль стоит там, а следом Зевс пригласил его сесть рядом. А затем и Эреб. Но Хаос отказался и остался там, где был. И тогда Хеймдалль понял, что не ударит, не нарушит клятву, которую его отец дал норнам. Или это был Саша, для которого было бы бесчестьем – ударить в спину врагу, пришедшему на совет и словно бросающему вызов доверию.

А потом Хеймдалль увидел, как Зевс берет за руку Афродиту и говорит всякие глупости о желании побыть рядом. Громовержец никогда не скрывал, что порой думает не теми мозгами, которые сверху, так что и тут для большинства все выглядело как очередная прихоть любвеобильного бога. Хеймдалль же смотрел как красиво, словно медленный танец, начинает выстраиваться крест, инициирующий ритуал и возвращающий всем богам их божественные силы. «А померяться, кто круче, можно будет потом, с новыми силами», - подумал Саша Белов. И Хеймдалль был согласен в этом со своей человеческой сущностью.

(Персонажный отчет по игре "Война богов: стадия I", vk.com/vojna_bogov)

---

Глюк для Ариэн

Глюк для Ариэн. Восход солнца и крылья.

рисунок

---

Война богов: стадия I

Поиграл Хеймдалля на кабинетке "Война богов: стадия I". Спасибо мастерам и соигрокам! Мне хорошо поигралось, так или иначе сыграли все завязки. И даже там, где приходилось включать в себе игротеха, мне в итоге было классно и замесно.
<Хеймдалль был мегаответственным и верным Одину и семье. Спасибо Камэ, что прописал черты характера под меня, но при этом была возможность сыграть совершенно другую психологию и модель решений и триггеров. Игра у меня состояла из приглядывания за братьями и политики, советов и сбора информации для родного пантеона.
Родному пантеону спасибо! И спасибо всем, с кем контактировал по игре! Классные все! От Афродиты, Эроса и Эреба фонило правильной аурой даже без словесного отыгрыша. Хель во тьме на балконе вынесла крышу. Кали и Кецалькоатль были офигенно харизматичны)
Дальше отдельные спасибы за особенно вштырившие сюжеты. Не по важности и степени вштыра, а по порядку.
Первое спасибо за семейную стратегию - советы и планирование с Одином. Форсети за IT-гения. А Тору за то, что постоянно ощущался очень надежной поддержкой. Для меня все отлично легли в характеры персонажей.
С советами и инфой только обидно было, что по жизни часто получалось так, что важная информация оказывалась у тех игроков, у которых по идее ее быть не должно. Из-за этого в информационную войну не очень получалось играть, потому что очень быстро "все знали всё". Может, это издержки павильонки, когда многим сложно играть и осознать, что "не видишь" происходящего по жизни в пяти шагах от тебя.
Мне очень понравилось, как Один продвигал идею семьи и интересы пантеона. И как у нас получилось в итоге поиграть, что скандинавы - одно. Ну и даже когда Один вышел из игры (офигенный облом), Хеймдалль старался продолжать линию отца, когда пошел на переговоры с Зевсом и Хаосом.
Второе спасибо - за все фишки с Аидом. Во-первых, что перешел на нашу сторону и согласился сразу сотрудничать, когда Хеймдалль его нашел - это было неожиданно. Я думал, что придется давить, но получилось все отлично. Во-вторых, за опыты по тестированию - что происходит с богами, возродившимися в человеческих телах, после смерти. И спасибо Кали, согласившейся быть убитой и воскрешенной. За прочие опыты тоже спасибо! Это было прикольно) И ваше бухалово в Бруклине) Хеймдаллю пару раз очень хотелось присоединиться)
Третье спасибо всем причастным за сюжет с Хёдом, Бальдром и Локи. Когда мы с Хёдом обсуждали, что можем убить Локи, я не ожидал, что Хёд так сразу сам возьмет и попытается убить - ну потому что у скандинавов сильный блок и запрет на убийство родича. И это стало знаком, насколько сильно крыша у Хёда едет. Хеймдалль не дал Хёду добить Локи - не хотел снова судилища и вотэтоговсего. А потом когда Хеймдалль все же не уследил и Хёд все-таки убил Локи и получил тяжран от Хель, то Хеймдалль не давал Хёду помереть и искал целителей. В какой-то момент мне уже совестно было перед Гекатой, Исидой и Фрейром, потому что, казалось, что я только и делал, что спрашивал у них про исцеление для кого-то. А когда Хёда исцелили, то, зная, что брат не хочет жить, Хеймдалль сам дал ему нож. Совершенно сознательно. Зная что Хёд убьет себя. С тем и давал. Потому что если бы Хёд просто умер, то это было бы ни о чем. А так он сам казнил себя. Искупил убийство родича. И Хеймдалль не сомневался вот вообще никак, что Бальдр сделает все, чтобы Хёда оживить. И таким образом Хёд, наконец, поймет, насколько много значит для брата, в котором сомневался. Когда так и отыгралось, мне как игроку хотелось прям мурчать от удовольствия.
Четвертое спасибо - за истрию с Амоном Ра и Исидой. Амон Ра в человеческом воплощении был другом Хеймдалля, а его тетка Исида Хеймдаллю тоже как родная. Когда Хеймдалль пришел на переговоры к Хаосу и Исида ценой собственной жизни рассказала, что Хаос развоплотил Амона и предостерегала Хеймдалля не верить Хаосу - это был сильный момент обвма, сундук жести и развесистый кактус. Хеймдалль открыл информацию Зевсу, но все равно для него были важнее интересы родного пантеона и кровных родичей, чем месть за друга. Когда Хеймдалль убедился, что Хаос не лжет и готов прийти на общий совет, чтобы обсудить ритуал, который помог бы вернуть богам их божественную суть, и принести с собой один из артефактов, это стало решающим аргументом.
Пятое спасибо: за переговоры у Хаоса и Последний Совет. Очень все получилось логично, когда разговаривали там на балконе с Зевсом и Хаосом. Хеймдалль силой обстоятельств представлял скандинавский пантеон и важнее всего было заполучить Хаоса с артефактом на совет, потому что это был шанс решить главную проблему - вернуть богам божественную сущность. Хеймдалль знал, что норна говорила правду про ритуал, и знал, что Хаос говорил правду про свои намерения насчет совета. Формулировка про то, что "не собирается всех убивать", была типично хаосовская, но в целом сложившаяся ситуация была лучше всеобщего месилова.
Уже на Совете Хеймдалль все еще колебался - стоит ли пытаться убить Хаоса, но в открытом бою он бы не победил. А потом Хаос сел так, что Хеймдалль мог стоять у него за спиной и стоял, и Хаос не стал как-то пересаживаться или дергаться. В общем меня впечатлило и в свете всего этого возможная кулуарка показалась некрасивым решением. Когда приходят на Совет и так демонстративно подставляют спину, нуу... рука не поднялась. Вне зависимости от того - какие у Хеймдалля шансы были на кулуарку. Тем более Зевс и Один клялись норнам прекратить войны среди богов. А кроме того, Зевс начал осуществлять красивый план по инициации ритуала и я как игрок снова не захотел свести финал к месилову. Зевс вообще был офигенный)
Я очень-очень благодарен всем, у кого были силы доиграть и вывести сюжет в красивый финал - ритуал и возвращение богам божественных способностей.
Ну и просто было классно увидеться и вместе поиграть)
Фоток у меня нет совсем, кроме фотки местного пушистейшего собакобожества))

A photo posted by Instagram

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

"Не один". Абстракция для  Suulen. Ну раз пальцем в телефоне тоже можно и раз я все картинки тащу сюда...

картинка

Комментарий автора: "Отключив мозг, я чуть восьмиконечную звезду не нарисовал - что бывает, когда, не думая, рисуешь "какую-то звезду в темноте". Хотя вообще-то изначально это было просто про водить пальцем в телефоне в темноте и искать внутренний дзен. То есть я рисовал просто какой-то свет. Холодные цвета - про космос и видимый покой. Даже если звезда - это раскаленная плазма и взрыв, то видно только прохладный свет. Путь, покой, печаль, понимание и принятие бесконечности. И слышно звуки НАСА) Перья радиации - они же облака, туманности, молнии, электричество, лед, хорошо скрывающий огонь. Еще это немного про разговоры в голове, иногда и со Звездой, и поиск жизни в темноте, про то, что если что-то где-то зажигают, то значит оно нужно этому миру. Hellenno. Сочетание гармонии и асимметрии."

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Картинка про меня от  Suulen "Отражение в синем кристалле".



Оригинал: iarann.diary.ru/p216207544.htm?uref=1258365:216...

---

Рисунки с самайнских выходных

1) Замок авторства Хильд  Хильдико_Вильнюс,
2) Осень
3) Попытка нарисовать горы сначала акварельными карандашами, а потом "подкрасить" акварелью...

---

Песня про горы

Эта высокогорная глючь скурилась в начале августа 2017 года. Мы с венно ходили в поход в норвежскую Лапландию, у меня ехала крыша от тамошних пейзажей, от глюков по "Осени Средиземья", от разговоров в тамбуре электрички после игры... в общем стихи были тогда, а музыка только сейчас. Песня пафосная и "длинная, как голодный год" (по меткой характеристике любимого партнера, который как обычно подбирал музыку, убеждая меня выкидывать слова там, где они не влезали в размер и ритм), но зато картинки красивые
Когда записывали, я дохожу до слов "Кто-то вновь повторяет ”я смерти тебя не отдам" и партнер смотрит с таким видом... даром, что по-русски не понимает, и я ему объяснил только, что "песня про горы"... В итоге я чуть не запорол квенийский куплет, но все-таки решил оставить так - пусть будет с эмоциями.





Текст под катом:

Здесь на самом краю вершины касаются вечности
И свет прорастает сквозь камни кристаллами сна,
Здесь еще не приют, этап на пути к бесконечности,
Земля, где в сердцах затихает война.
Silar eleni luini, yassë tintila lossë cemessë.
Oiolossëo airë rimassë nu silmë ve mar.
Ondolissë ná sérë, nárë lorë vaháya formessë.
Súrë linda hellenna o rainë ar yando o már.
Здесь встречает рассвет и святых, и безумцев, и проклятых,
Проводя через сны и туманом ловя у черты.
Мир внизу как ответ на вопросы, что ставило прошлое,
Как итог и спасенье от синей пустой высоты.
Кто, взглянув раз за край, уходил и сражался как смертные
И в бою, умирая, смеялся, что просто устал,
Не вернется в свой рай, не забудет он звезды несметные.
Души - больше, чем звезды, чем пропасть, огонь и металл.
Кто раз падал с небес, знает, как подниматься изломанным,
И идти до конца, опираясь на луч как на меч.
В терпком холоде здесь снова слышится песня знакомая,
Сон замкнулся в кольцо, не расплавить, его не рассечь.
И по склону закат, солнце сменится синими звездами,
Завтра новый безумец легенду подарит горам.
Проплывают века, вероятности в стынущем воздухе,
Кто-то вновь повторяет ”я смерти тебя не отдам".
Silar eleni luini, yassë tintila lossë cemessë.
Oiolossëo airë rimassë nu silmë ve mar.
Ondolissë ná sérë, nárë lorë vaháya formessë.
Súrë linda hellenna o rainë ar yando o már.
Здесь на самом краю вершины касаются вечности
И свет прорастает сквозь камни кристаллами сна,
Здесь еще не приют, этап на пути к бесконечности,
Земля, где в сердцах затихает война.

Подстрочник для квенья:
Silar eleni luini, yassë tintila lossë cemessë.
Светят звезды синие там, где мерцает снег на земле.
Oiolossëo airë rimassë nu silmë ve mar.
Вечность Вечно Белой (Таникветиль) на краю под звездным светом как море.
Ondolissë ná sérë, nárë lorë vaháya formessë.
Среди скал – покой, огонь спит далеко на севере.
Súrë linda hellenna o rainë ar yando o már.
Ветер поет небу о мире и еще о доме.